— А где же парламентер?
— В фехтовальной зале, господин комендант.
— Кто с ним?
— Два солдата бордоской городской гвардии.
— Кто он?
— Молодой человек, насколько я мог видеть; он прикрылся шляпой и завернулся в широкий плащ.
— Как он называет себя?
— Он называет себя посланным от принцессы Конде и бордоского парламента.
— Попросите его подождать минуту, — сказал Каноль. — Я сейчас выйду.
Офицер ушел, и Каноль готовился идти за ним, как вдруг дверь отворилась и вошла Нанон, бледная, дрожащая, но с нежной улыбкой. Она схватила его за руку и сказала:
— Друг мой! Здесь парламентер. Что это значит?
— Это значит, дорогая Нанон, что господа бордосцы хотят подкупить или напугать меня.
— И что вы решили?
— Я приму его.
— Разве нельзя отказать?
— Невозможно. Есть обычаи, которые нужно непременно исполнять.
— Боже!
— Что с вами, Нанон?
— Я боюсь.
— Чего?
— Да вы сами сказали мне, что парламентер приехал соблазнить или подкупить вас…
— Правда, парламентер может сделать только то или другое. Уж не боитесь ли вы, Нанон, что он испугает меня?
— О нет! Но он, может быть, соблазнит вас…
— Вы обижаете меня, Нанон!
— Ах, друг мой, я говорю о том, чего боюсь.
— Вы сомневаетесь во мне до такой степени!.. За кого же вы принимаете меня?
— За того, кто вы есть, Каноль, то есть за благородного, не очень влюбчивого человека.
— Да что же это значит? — спросил Каноль с улыбкой. — Какого же парламентера прислали ко мне? Уж не Купидона ли?
— Может быть!
— Так вы его видели?
— Не видела, но слышала его голос, который показался мне слишком нежным для парламентера.
— Нанон, вы с ума сошли. Позвольте мне исполнять мои обязанности: вы доставили мне место коменданта…
— Чтоб вы защищали меня, друг мой.
— Так вы считаете меня подлецом, способным изменить вам? Ах, Нанон, вы жестоко оскорбляете меня вашими сомнениями!
— Так вы решили увидеться с этим молодым человеком?
— Я обязан принять его и, признаюсь, буду очень недоволен, если вы не перестанете мешать мне…
— Поступайте как вам угодно, друг мой, — сказала Нанон печально. — Только еще одно слово…
— Говорите.
— Где вы примете его?
— В моем кабинете.
— Одной милости прошу, Каноль…
— Какой?
— Примите его не в кабинете, а в спальне.
— Что за мысль?
— Разве вы не понимаете?
— Нет.
— Возле моя комната.
— И вы решились подслушивать?
— За занавесками, если вы позволите.
— Нанон!
— Позвольте мне остаться около вас, друг мой. Я верю в мою звезду, я принесу вам счастье.
— Однако ж, Нанон, если парламентер…
— И что же?
— Должен доверить мне государственную тайну?
— Разве вы не можете доверить государственную тайну той, которая доверила вам свою жизнь и свои сокровища?
— Пожалуй, подслушивайте нас, Нанон, если вам непременно так хочется, но не удерживайте меня долее: парламентер ждет.
— Ступайте, Каноль, ступайте; позвольте только поблагодарить вас за доброту.
Она хотела поцеловать его руку.
— Сумасшедшая! — вскричал Каноль, прижимая ее к груди и целуя в лоб. — Так вы будете…
— Буду стоять за занавесками вашей кровати. Оттуда я все увижу и услышу.
— Смотрите, Нанон, только не рассмейтесь: ведь это дела важные.
— Будьте спокойны, я не стану смеяться.
Каноль приказал ввести посланного и прошел в свою комнату, огромную залу, меблированную во времена Карла IX чрезвычайно строго: два канделябра горели на камине, но освещали комнату неярко; постель, стоявшая в глубине, находилась в совершенной темноте.
— Вы тут, Нанон? — спросил Каноль.
Едва слышное «да» долетело до его слуха.
В эту минуту раздались шаги; часовой отдал честь. Посланный вошел и, думая, что остается один с Канолем, снял шляпу и сбросил плащ. Белокурые его волосы рассыпались по прелестным плечам, стройная женская талия показалась под золотой перевязью, и Каноль по очаровательной и печальной улыбке узнал виконтессу де Канб.
— Я сказала вам, что увижу вас, и держу слово, — сказала она. — Вот я здесь!
Каноль от удивления и страха всплеснул руками и опустился в кресло.
— Вы, вы здесь!.. — прошептал он. — Боже мой! Зачем вы приехали? Чего вы хотите?
— Хочу спросить у вас, помните ли вы меня?
Каноль тяжело вздохнул и закрыл лицо руками, как бы желая прогнать это очаровательное и вместе с тем роковое видение.
Тут он понял все: страх, бледность, трепет Нанон и особенно ее желание подслушивать. Нанон своими ревнивыми глазами узнала в парламентере женщину.
— Хочу спросить у вас, сударь, — продолжала Клер, — готовы ли вы выполнить обещание, данное мне в Жольне, готовы ли вы подать королеве просьбу об отставке и перейти на службу к принцам?
— О, не спрашивайте, виконтесса, не спрашивайте! — вскричал Каноль.
Клер вздрогнула, услышав трепещущий голос барона, и, осмотревшись с беспокойством, спросила:
— Разве мы не одни?
— Одни, сударыня, — отвечал Каноль, — но нас могут слышать через стену.
— Я думала, что стены крепости Сен-Жорж плотны, — сказала Клер с улыбкой.
Каноль не отвечал.
— Я приехала спросить у вас, — продолжала Клер, — почему вы ничего не сообщили мне, хотя вы здесь уже с неделю или даже более. Я даже не узнала бы, кто комендант в Сен-Жорже, если б случай или, лучше сказать, молва не известила меня, что человек, который только двенадцать дней тому назад клялся мне, что опала кажется ему счастьем, потому что она позволяет ему отдать шпагу, храбрость, жизнь нашей партии…
Нанон не могла удержать движения; от неожиданности Каноль вздрогнул, а виконтесса обернулась.
— Что там? — спросила она.
— Ничего, — отвечал Каноль, — в этой старой комнате беспрестанно раздается зловещий треск.
— Если же что-нибудь другое, так не скрывайте от меня, — сказала Клер Канолю, дотрагиваясь до его руки. — Вы должны понимать, барон, что у нас будет серьезный разговор, раз я решилась сама приехать к вам.