В десять часов ровно он стоял возле указанной лестницы и вскоре почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки: послышался тихий голос, прошептавший по-немецки:
— Пойдемте, ваша светлость! Вас ждут с нетерпением.
У королевы были иные привычки, нежели у Луизы Орлеанской. По вечерам, когда король уже лежал в постели, Анна часто засиживалась в своей комнате и отправлялась к нему лишь потом. А если супруг отсутствовал, она долго не ложилась спать, оставаясь либо в молельне, либо в одной из гостиных; при ней обычно находилась Берлепш или одна из горничных; но иногда Анна отсылала всех, чтобы побыть одной. Это время она проводила в грезах и воспоминаниях. В тот вечер королева отправилась в самую дальнюю свою комнату, чтобы поработать. Она вышивала покрывало для постели короля, и ей очень хотелось, чтобы оно получилось красивым. Госпожа фон Берлепш присела у ее ног, стараясь найти предлог, который заставил бы королеву принять принца и не дал ей повод думать, что ее желание угадали, — тем самым той представлялась возможность сохранить свою тайну.
Нет нужды говорить, что Анна была печальна, да и кто не грустит при испанском дворе! А у королевы было на то больше оснований, чем у других, ведь она страдала от неизлечимой боли.
Заметив, что Берлепш не отвечает ей или отвечает невпопад, Анна углубилась в свои печальные мысли и замолчала.
— Ваше величество, — произнесла наконец Берлепш, — не рассердитесь ли вы на подругу, угадавшую ваши желания и избавившую вас от необходимости выражать их?
— Напротив, я была бы ей очень благодарна; мне кажется, это само собой разумеется, разве можно думать иначе? Но почему вы задаете такой вопрос?
— У меня есть еще несколько вопросов, после чего я буду совершенно спокойна! Не согласитесь ли вы встретиться здесь, в вашей комнате, с другом, который погибнет, если вы не примете его, и которого вы можете вернуть к жизни?
— Что касается этого, Берлепш, то постарайся выражаться яснее, я ничего не понимаю.
— Я сейчас объясню. Вы любите принца Дармштадтского?
— Конечно, очень люблю.
— Ему нужно поговорить с вами, увидеться с вашим величеством наедине, он глубоко переживает… не знаю, отчего… Принц не рассказал, в чем дело, но мне стало так жалко его, что…
— Ты согласилась? — покраснев, перебила ее королева.
— Да, моя госпожа, я плохо поступила?
— Нет, потому что я хотела его видеть, мне необходимо встретиться с ним втайне от всех, я, вероятно, еще не раз позову его, и, если ты согласишься помочь…
— Конечно! Разве я могу в чем-нибудь вам отказать? Я разгадала вас, моя королева; вспомните, о чем я только что говорила: я предвидела ваши желания. Теперь вы понимаете меня?
— Не может быть! Берлепш, ты угадала?.. Но ты не знаешь, почему, не можешь знать…
— Нет, госпожа, нет, я не знаю.
— И не думай, Берлепш, что мною владеет хоть одна мысль, несовместимая с моим долгом. Я не из тех женщин, которых можно в чем-то заподозрить; мое сердце открыто Господу; он знает, какие цели я преследую. Я выбрала принца Дармштадтского за его преданность и умение хранить тайну; кроме того, он слуга нашей дорогой Германии, он мой родственник и говорит на языке моего детства.
— Я прекрасно вас понимаю, госпожа.
— Я задумала великое дело, значение его огромно; хватит ли у меня сил довершить его? Владею ли я даром убеждать? Не знаю, но надеюсь.
Этот разговор длился до того мгновения, когда пришло время ввести принца к королеве. Во дворце все спали, слышны были только шаги часовых и далекие возгласы ночных сторожей. Госпожа фон Берлепш изменила свой план: она не оставила молодого человека ждать у лестницы, а провела его в свои апартаменты, соединенные с покоями королевы коридором, по которому, кроме их обеих, никто не ходил.
Королева, узнав об этом, внесла и свои более разумные дополнения. Она велела г-же фон Берлепш провести принца в соседние апартаменты довольно рано, чтобы появление мужчины в этом крыле дворца не вызвало подозрений у случайных наблюдателей; принц должен был надеть совсем простой костюм, напоминающий одежду торговцев или докторов-хирургов, а именно: черный камзол, накидку того же цвета, а также широкополую шляпу без перьев. Так он мог пройти незамеченным. К фрейлинам и придворным в течение всего дня приходили певцы, писцы, торговцы. Принца должны были принять за одного из них.
В первый раз его допустят к королеве в том виде, в каком он пришел, но это не должно повториться.
— Приведи моего кузена, Берлепш, и оставь нас; я позову тебя, когда надо будет увести его, но ты оставишь принца у себя до завтра. Нельзя, чтобы заметили, как он выходит ночью из женских дворцовых покоев… Я вся дрожу и еле говорю. Как ужасна эта необходимость прятаться… О Боже! Сжалься надо мной! Боже мой! Если я добьюсь успеха, — промолвила она после ухода гувернантки, — я поеду поклониться Богоматери дель Пилар.
Берлепш нисколько не сомневалась, что на этот раз она сделала все правильно и услужила королеве, исполнив ее желание. Она была также уверена, что обеспечила себя на будущее, и охотно потерла бы руки от радости.
Принц, еле живой от волнения, уже ждал ее; Берлепш предложила ему следовать за ней и по пути стала расписывать в радужных красках отношение к нему королевы:
— Я такого и не ожидала, ваша светлость; видно, бедная королева слишком настрадалась и уже теряла силы, чтобы сделать мне такое признание и повести себя так, как это было только что. Помните, что именно я сообщила вам об этом и именно я все подготовила.
Принцу хотелось запомнить кое-что другое! Опьянев от радости, он не шел, а бежал к благословенной комнате, где его ждало счастье. Ему казалось, что сопровождавшая его Берлепш слишком медлительна! Она отстранилась, пропуская его вперед, и жестом указала на королеву, которая сидела, облокотившись на стол. Принц направился к ней, весь дрожа. Королева увидела Дармштадта и встретила его жестом, преисполненным благожелательности, как будто она хотела приободрить его.
Он застыл на месте, оглушенный биениями своего сердца, отдававшимися в его ушах.
— Дорогой кузен, — сказала королева, — подойдите. Принц не пошел дальше, он упал на колени.
— Ваше величество… — прошептал он.
И больше он ничего не мог сказать. Столь долгожданный, столь желанный миг, наконец, наступил: счастье нередко парализует, подавляет нас.
— Ваше величество, — проговорил принц, — смею ли я думать?..
— Встаньте, кузен, вы говорите не с королевой, а с родственницей, с другом, я хочу быть вам полезной, облегчить ваши страдания. Вы грустны, несчастны… Что с вами? Что могу я сделать для вас?..
Доброта и очень нежное участие ясно отразились на лице королевы; Дармштадт прочел на нем то, что хотел прочесть. Он чуть осмелел, приблизился и поцеловал королеве руку, которую та не отняла. В Испании такая милость столь обыкновенна, особенно со стороны королевы, что в ней не видят, как, например, у нас или в другой стране, никакого особого смысла.