Встревоженное и побледневшее личико Нады поразило королеву, и она тут же спросила, что с ним.
— Глупая выходка Ромула, как обычно, — ответил за него король. — Но речь не об этом, моя королева. Я пришел предупредить тебя, что мы не станем принимать графиню Суасонскую.
— Но почему?
— Совет противится этому: иностранные принцы не обладают никакими привилегиями в Испании, а графиня попытается выдвинуть притязания, недопустимые для нас, из-за чего могут возникнуть осложнения. Лучше уж не принимать ее вовсе.
Королева использовала все свое влияние на умонастроение мужа, чтобы заставить его порвать с лигой, сложившейся против Франции; время от времени ей удавалось обуздать этот дух вражды, и она надеялась, что победит в борьбе со злонамеренными советчиками, главным из которых был граф фон Мансфельд; вот почему она не смогла скрыть своей радости, убедившись, что его влияние на короля пошатнулось и подопечной графа фон Мансфельда придется жить вдали от двора.
Однако причина такого решения, названная Карлом II, не имела ничего общего с истиной, это был всего лишь предлог.
В течение нескольких месяцев король получал послания без подписи, в которых неизменно сообщалось о том, что королеву хотят отравить. Он не придавал им значения, полагая, что подобные лживые и клеветнические домыслы придумывают с целью посеять рознь во дворце и бросить тень на невиновных. В то утро Нада, как обычно, вышел из дворца, собираясь обойти бедняков, которых королева взяла под свое покровительство, оказывая им через него ту или иную помощь, и повстречался со старой француженкой, явно подстерегавшей его: этой женщине ему неоднократно приходилось вручать вспомоществование. Старуха приблизилась так быстро, как позволяла ей ее немощь:
— Хвала Господу, что он посылает мне тебя, мой добрый малыш и покровитель! Сегодня я хочу отплатить добром тебе и твоей хозяйке за все, что вы сделали для меня. Вот письмо к королю Испании, передай его ему немедля, ты ведь можешь попасть к нему, когда захочешь, а время не ждет. Я не знаю, о чем это письмо. Оно было доверено мне незнакомкой; передавая его вместе с пистолем за услугу, она только и успела сказать:
«Жизнь королевы теперь в твоих руках, добрая женщина; нужно, чтобы король получил это письмо как можно скорее, я повторяю: немедленно; может, и сейчас уже слишком поздно».
Карлик не стал тратить время на расспросы — он знал, где найти старуху, и поэтому быстро поднялся в спальню короля; увидев, что, кроме его величества и главного королевского мажордома, в комнате никого нет, он рассказал о том, что произошло несколько минут назад. Король взял письмо, проявив больше нетерпения, чем осторожности, и прочел следующее:
«Государь!
Человек, который пишет эти строки, Ваш скромный друг и преданный слуга; в эту минуту он открывает Вам тайну, которая может стоить ему жизни, но он не может позволить, чтобы свершилось ужасное преступление, и намерен попытаться помешать этому.
Сегодня Ваше Величество собирается принять женщину, которая отравила своего мужа, отравила мать Ее Величества королевы и приехала в Испанию лишь с одной целью — сделать так, чтобы та же участь постигла и самое королеву. Если эта женщина переступит порог дворца, Ваша августейшая супруга обречена. Можете мне верить, я это знаю, ибо видел яд в руках тех, кто собирается им воспользоваться.
Да простит меня Ваше Величество, но прошу Вас не разыскивать меня, если Вы не хотите сотворить мне врагов, слишком могущественных для такого незаметного существа, как я, врагов, которые заставят меня искупать мою несдержанность и обрекут на смерть в застенках. Самое главное: это письмо не должны прочесть те, кто Вас окружает и служит Вам с виду особенно усердно. Верный карлик и герцог де Леторга — единственные преданные друзья несчастной принцессы, которая приговорена к смерти и которой суждено умереть, ведь я не всегда смогу оказаться рядом, чтобы предостеречь Вас».
Письмо не было подписано, но его стиль внушал доверие. Похождения г-жи де Суасон были известны всей Европе. Ее отъезд из Франции, способ изгнания, к которому прибег Людовик XIV, чтобы спасти ее от вполне вероятной смертной казни, не оставляли никакого сомнения в отношении вполне правдоподобного обвинения. Король, не колеблясь, принял решение: он любил королеву, и даже мысль о возможности ее потерять приводила его в отчаяние.
— Эта женщина не войдет сюда, — сказал он, — а что касается королевы, я сумею ее спасти, вопреки всем их замыслам, я попрошу ее не есть и не пить ничего, пока сам не попробую поданную ей еду; они ведь не хотят моей смерти и, когда узнают о такой предосторожности, задумаются не раз, прежде чем совершить злодеяние.
Предлог, чтобы не принимать г-жу де Суасон, был найден так быстро потому, что тем же утром вопрос о ее предстоящем визите обсуждали на совете. Король, не теряя времени, сообщил о своем решении графу фон Мансфельду, после чего, как мы уже видели, направился к королеве.
Карл II полагал, что с этим делом покончено и опасность миновала. На следующий день, в ту минуту, когда он после утренней мессы собирался вместе с королевой отправиться в монастырь урсулинок, пришел граф фон Мансфельд; несмотря на отказ короля принять его, он продолжал требовать встречи с таким упорством, что мягкий по натуре монарх не нашел в себе сил настоять на своем.
Войдя, граф спросил короля чуть ли не с угрозой, прорывавшейся сквозь бесконечные знаки уважения, какова причина оскорбления, которое было нанесено особе, рекомендованной его повелителем, и почему графиня Суасонская не удостоилась чести приветствовать их величества, как они обещали.
В свое оправдание король привел вышеупомянутый довод; граф не перебивал его, но затем ответил, что при всем желании не может поверить в подобную сказку. Это была такая неслыханная дерзость, что Карл II сначала даже не понял посла. Он воспринял слово «сказка» как простое отрицание, а не уличение во лжи. Граф не успокаивался, заявив, что знает, каковы истинные причины отказа, и что на этом дело не кончится, он расценивает знак неуважения со стороны короля как разрыв отношений между государствами.
— Так мне приказано сообщить вам, — добавил граф.
— Что ж, сударь, будем воевать! — заявил король с решительностью, какой за ним никогда еще не наблюдалось. — Объявленная война чаще всего менее опасна, чем . предательство.
— Что это значит, государь? — воскликнул порывистый немец, чья национальная и дипломатическая невозмутимость сменилась неудержимой заносчивостью. — Следует ли понимать ваши слова буквально?
— Господин посол, в своем доме повелеваю все же я и поэтому буду принимать в нем того, кого захочу; я не потерплю, чтобы кто-то устанавливал здесь свои порядки. Клянусь в этом и прошу вас запомнить мои слова.
Граф не верил своим ушам, он не догадывался, в чем причина такой смелости, и все еще искал ответа на этот вопрос, тогда как король продолжал:
— Госпожа графиня Суасонская может остаться в Мадриде или поселиться в Испании там, где ей угодно, я нисколько не возражаю; но принимать ее я не стану, и главное — она не увидит королеву. О причинах, заставивших меня так поступить, я дам отчет непосредственно императору. А теперь, сударь, оставьте меня и не врывайтесь больше в дверь моего кабинета по таким поводам.