В одно из воскресений месса особенно затянулась; Мария Луиза слушала ее с балкона, сидя рядом с королем, и затем они вместе удалились в его любимую маленькую комнату, обтянутую черным. С ними вошли только карлики; главные мажордомы и другие придворные остались в одном из залов и стояли там молча, так как король не желал слышать никакого шума.
Как обычно, карлики препирались, нападали друг на друга, чтобы развлечь их величества, в чем и состояла их роль. Карл II прервал их, толкнув ногой Ромула, стоявшего рядом с ним:
— Вон отсюда, оставьте нас, негодяи! Ничтожества, вы даже ссоритесь по-дурацки.
Дважды повторять ему не пришлось — карлики исчезли. Молчание нарушали лишь вздохи короля и робкие слова королевы, пытавшейся изменить его настроение.
— Что с вами? — спросила она. — Почему вы ищете уединения и откуда у вас такая печаль?
— Знаете, что мне приснилось сегодня ночью, сударыня? — в свою очередь спросил король.
— Нет, государь, и вы можете рассказать мне об этом, если хотите.
— Мне приснилось, что вы умерли.
— Однажды такое со мной случится.
— Я видел вас совсем почерневшей и обезображенной. Королева задрожала.
— Мне снилось также, что умру и я.
— Скверный сон, государь.
— С некоторых пор других я не вижу. Вы спрашиваете меня, откуда такая печаль. Я думаю только о своей и о вашей смерти, Мария Луиза, а ведь ни мне, ни вам нет и тридцати.
— Жизнь и смерть в руках Господа, государь.
— Вы совсем не боитесь?
— Нет, государь; я знаю, что когда-нибудь должна умереть, и, если Всевышний заберет меня к себе, я уйду примиренная. Большего мне не требуется, я уже обо всем распорядилась, после меня ничего не останется. Пусть будет так, как угодно Небу.
— Вы полагаете, что умрете молодой?
— Да, ваше величество, я в этом убеждена.
— А как по-вашему, я тоже умру молодым?
Мария Луиза вздрогнула, услышав вопрос короля. Предлог для выполнения обещания подвернулся сам собой; она не осмеливалась воспользоваться им, однако это надо было сделать. Видя, что она не отвечает, король повторил свой вопрос.
— Государь…
— Говорите же, ничего не бойтесь, я могу выслушать все. Вы так считаете, не правда ли?
— Да, да, я так думаю, наши судьбы похожи.
— Это правда; мы соединились в юном возрасте, мы полюбили и любим друг друга; по крайней мере, я вас люблю… и вы меня любите, наверно; мы не можем расстаться надолго. Кто же уйдет первым?
— Богу угодно, чтобы первой была я, государь!
— Вы любите меня, Луиза? — слабым голосом снова спросил несчастный монарх.
— Да, государь, я люблю вас, люблю всей душой.
— А знаете ли вы, что мне о вас говорят?
— Злоба способна на многое, государь.
— Мне сказали, что вы меня больше не любите, а любите другого.
— Кого же, государь?
— Герцога де Асторга.
Королева сумела овладеть собой настолько, что даже изобразила улыбку.
— Это правда?
— Государь, я люблю вас, и мне больше нечего ответить.
— Говорят и нечто похуже: говорят, что герцог де Асторга ваш любовник.
— Государь, — воскликнула оскорбленная королева, встав и протянув руку к распятию, — это ложь, клянусь вам!
Король бросил на Марию Луизу искрометный взгляд и, почти преклонив колени перед ней, сказал:
— Благодарю вас, Луиза, ваши слова радуют меня, они как бальзам для моего сердца, и все же…
— Чего вы еще хотите, государь? Что могу я сделать, чтобы успокоить вас? Приказывайте, и я тут же подчинюсь.
— Вы поклялись на распятии, но распятие — отнюдь не то, что вы глубоко почитаете; вы воспитывались в стране, где у иезуитов особые понятия, и, возможно, сделали себе кое-какое послабление. Небо в огне, гром, кажется вот-вот разрушит эти своды, и вы, конечно, не совершите клятвопреступление пред образом Святой Девы, которой молитесь каждое утро как своей защитнице. Пойдемте в церковь, к тому алтарю, куда вы поставили такую прекрасную раку, и, если вы лжете, молния поразит вас в моем присутствии.
Гремела одна из тех южных гроз, что напоминает разгул всех стихий и вселяет ужас в самые стойкие и несуеверные души. Королева ощутила дрожь во всем теле: ее призывали отречься от своей любви, от самого прекрасного чувства, от того, что давало ей силы жить; надо было поклясться, что она любит только короля, обмануть его перед Богом, обмануть которого она не могла, или же разбить сердце этому несчастному страдальцу, а на голову герцога де Асторга навлечь страшные беды; и Мария Луиза, не колеблясь, взмолилась:
— Прости меня, Боже! Этот несчастный безумец, наверное, убежден в моей измене, но ты прекрасно знаешь, что я невиновна, знаешь, что я боролась и борюсь каждый день; прости меня и ниспошли мне прощение.
Король взял ее за руку и помог спуститься по ступенькам, ведущим в церковь, где в это время не было никого — монахи находились в трапезной. Буря неистовствовала; витражи дрожали в свинцовых рамах; алтарная лампа раскачивалась, и маленькое пламя, казалось, готово было погаснуть в любую секунду.
Они продвигались вперед во тьме, которую прорезали ослепительные вспышки молнии; все было преисполнено торжественности и ужаса. Король тянул за собой королеву, а она, дрожащая, растерянная, еле успевала за ним, так быстро он шел. Король прошел к большому алтарю и встал на колени; королева осталась стоять. Он невнятно пробормотал молитву и направился к часовне Святой Девы, расположенной в глубине церкви, около лестницы в подземелье.
— Пойдем туда, — сказал он.
Статуя Святой Девы помещалась в ковчеге, украшенном драгоценными камнями и окруженном благочестивыми реликвиями. На Богоматерь была наброшена длинная черная вуаль в знак траура, который носил король; на голове у Девы Марии сверкала бриллиантовая корона, а на руке висели рубиновые четки — бесценный подарок королевы, часто приходившей помолиться в эту часовню. Король преклонил колени на ступеньке, Мария Луиза, также на коленях, стояла рядом с ним. Он сложил руки и трижды повторил «Salve, Regina!» [8] . Чудовищный удар грома сотряс своды церкви.
— Это наш последний час, — сказал Карл II, — мы вместе предстанем перед Господом, и он нас будет судить. Так ответьте мне прямо сейчас, будто зная, что скоро предстанете перед ним. Вы верите, что я умру молодым?
— Государь…
— Отвечайте же! Вы обещали, что здесь не обманете меня, а вне этих стен все меня обманывают — вы тоже, как и остальные… Я обречен, я должен умереть?