Как вы понимаете, у каждого есть свой слон, у каждого слона — свой погонщик. Пригласив погонщика выкурить трубочку опиума, пожевать бетель или выпить стакан водки, ему говорят: «Я дал бы десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят рупий тому, кто принес бы мне известие о смерти такого-то».
Конечно, здесь вы называете имя того человека, которого хотите убрать.
«В самом деле?» — спрашивает погонщик.
«Честное слово!»
«По рукам! Если я услышу о его смерти, я обещаю, что первый сообщу вам об этом».
Через неделю вам рассказывают, что слон ни с того ни с сего, взбесившись, набросился на человека, который ничего ему не сделал, схватил его хоботом и, несмотря на крики погонщика, подбросил так высоко, так ужасно высоко, что несчастный умер прежде, чем упал на землю.
Вечером того же дня погонщик валяется мертвецки пьяный и говорит, что напился с горя.
Назавтра убитого хоронят по местному обычаю: вырвав с корнем дерево, выдалбливают ствол, кладут тело внутрь и засыпают пустые места перцем; в таком виде покойник остается до тех пор, пока не будет получено разрешение сжечь его.
Вот этого я и боялся, и в ту последнюю неделю, что провел в Негомбо, каждый раз, увидев слона, говорил: «Знаю я вас!» — и переходил на другую сторону улицы.
Поэтому я с удовольствием почувствовал под ногами палубу славного небольшого брига, делавшего свои восемь узлов, проходя вдоль Малабарского берега.
Через три недели после моего отъезда из Негомбо я высадился в Гоа.
Судно было португальским, и капитан очень торопился прибыть на место; даже в бурную погоду он поднимал все паруса, а в обычную распускал лиселя. Не удержавшись, я поинтересовался, куда он так спешит. Капитан ответил, что он, как добрый католик, считает полезным для спасения своей души увидеть аутодафе тысяча восемьсот двадцать четвертого года.
Надо вам сказать, что в Гоа аутодафе устраивают лишь один раз в два или три года, и от этого они становятся еще более великолепными.
Сударь, он так старался, этот чертов капитан, что мы, с Божьей помощью, пришли в Гоа за три дня до церемонии.
Благодаря капитану я в тот же день снял себе комнату в одной португальской семье. Сначала я хотел устроиться на полный пансион с общим столом, но капитан, славный человек, посоветовал мне немного подождать и посмотреть, подойдут ли мне португальские обычаи.
В самом деле, в тот же день мои хозяева пригласили меня пообедать вместе с ними. Увидев, что они всё, даже суп, едят из общей миски, я решил впредь питаться отдельно. Вечером я продолжил свои поиски настолько успешно, что нашел себе маленький одноэтажный домик рядом с портом, прекрасно расположенный, с прелестным садиком; мне сдали его всего за две рупии в месяц, что составляет чуть больше пяти франков.
— Послушайте, Биар! — сказал я, обернувшись к приятелю. — Что, если нам отправиться в Гоа?
— Ну что ж! — ответил Биар с видом человека, вполне оценившего сделанное предложение.
— Отправляйтесь, отправляйтесь в Гоа! — вмешался папаша Олифус. — Чудесное место, и жизнь там невероятно дешевая. Там изумительные женщины и всего две опасности: троа и инквизиция.
— А что такое троа? — спросил я.
— Сейчас услышите, — ответил Олифус. — Всему свое время. Когда я снял дом, мне, как и в Негомбо, надо было его обставить. Но и это обошлось недорого. Только все мое небольшое состояние было в золотых монетах, и мне пришлось обратиться к менялам; их весьма прибыльное ремесло заключается в том, чтобы давать путешественникам в обмен на золото и серебро грязные медяки. Мне понадобилось два или три раза в течение одного дня прибегать к их услугам, то есть два или три раза опускать руку в карман. Всякий раз я доставал из кармана монеты в пять и десять флоринов; в результате по городу распустили слух, что приехал набоб: для нищего, разоренного городишка, каким был Гоа, я оказался богачом. В тот же вечер меня посетили две или три благородные дамы или девицы. Прислав ко мне, как здесь принято, слугу за подачкой, сами они ждали в паланкине у двери, не захочу ли с ними познакомиться. Я еще слишком был утомлен путешествием, поэтому ограничился тем, что послал им оставшуюся у меня мелочь; там было две- три рупии, не больше, но этого оказалось достаточно, чтобы меня окончательно сочли богатым торговцем.
На следующий день я осматривал город: очень красивые церкви, особенно церковь Милосердной Богоматери; королевский госпиталь, стоящий над рекой (вначале я принял его за дворец); площадь Святой Екатерины; Прямую улицу и базар, где можно найти все, что душе угодно — мебель, одежду, овощи, любую утварь, рабов и рабынь, в качестве которых нельзя усомниться, поскольку их продают совершенно голыми; статую Лукреции — у нее из раны постоянно течет вода, которой достаточно, чтобы утолить жажду всего населения города; деревья, посаженные святым Франциском Ксаверием (их стволов благодаря этому священному происхождению никогда не касался ни нож для подрезки, ни топор дровосека). После этой прогулки я вернулся глубоко убежденный в том, что лучшее занятие, какое я могу себе выбрать, — торговля фруктами.
Вот как это происходит в Гоа: вы покупаете на базаре по двадцать — двадцать пять экю пятнадцать красивых девушек, нарядно одеваете их: кольца на пальцах, серьги в ушах; ставите каждой на голову корзинку, в корзинку кладете фрукты; с восьми часов утра вы выпускаете девушек на улицу. Молодые богатые люди, любящие фрукты и беседу, зазывают красоток к себе. Некоторым удается опорожнять свою корзинку восемь и даже десять раз в день. Даже если каждая корзинка приносит хозяину не больше рупии, то, поскольку он может и не платить девушкам, — ведь это рабыни, сами понимаете, — дело это достаточно прибыльное.
Вначале меня поразило, что на улицах попадались одни рабы, метисы и индийцы. Правда, время от времени негры проносили паланкины, но так плотно закрытые, что нельзя было рассмотреть сидящего внутри человека, а он сам мог через проделанные окошки свободно видеть все. Я с первого дня стал жаловаться на отсутствие женщин, отчего улицы Гоа казались мне беднее и печальнее; но меня уверили, что послезавтра, на поле Святого Лазаря я увижу первых красавиц города. На вопрос, что это за поле Святого Лазаря, мне ответили: место для устройства аутодафе.
Как мне объяснили, очень трудно, не имея больших связей, заранее оставить за собой место, или же надо заранее отстоять длинную очередь, чтобы получить желаемое. Но, поскольку меня считали очень богатым — об этом я уже говорил, — то мне наперебой предлагали места, не стесняясь спрашивать за них по две-три пагоды. Видя, что я торгуюсь, они понемногу стали сбавлять цену, и в конце концов за две рупии я получил место прямо под ложей вице-короля.
Торжество должно было состояться в день святого Доминика, покровителя инквизиции; я уверен, что, кроме меня, накануне никто в Гоа не ложился спать. Всю ночь на улицах не прекращались танцы, песни и серенады; ясно было видно, что, как это раз двадцать мне повторяли в течение дня, назавтра должно было произойти нечто чрезвычайно угодное Богу.