— И он уехал?
— Я думаю, уехал.
— Значит, он спасся?
— Не торопитесь радоваться; Провидение — штука добрая, но капризная; во всяком случае, у нас нет никаких известий. Вы знаете пословицу: «Отсутствие новостей — хорошая новость».
— Нельзя ли… — робко начала я.
— Говорите, — приказал Дантон.
— Можно ли таким же путем, каким вы узнали адрес, узнавать новости?
— Надеюсь.
— Что мне надо для этого делать?
— То же, что вы делали, пока вы были там, а он — здесь: ждать.
— Слишком долго придется ждать.
— Сколько вам лет?
— Скоро семнадцать.
— Вы можете подождать годик-другой и даже третий, и все же не успеете состариться до его возвращения.
— Вы думаете, через два-три года все кончится?
— Еще бы! Когда некого будет гильотинировать, это должно будет кончиться, а мы так рьяно взялись за дело, что это время не за горами.
— Но он…
— Да, я понимаю, вы тревожитесь прежде всего о нем.
— Вы думаете, ему удалось добраться до границы?
— Сегодня двадцатое июня; если бы его арестовали, мы бы об этом знали; если бы его убили, об этом бы тоже стало известно; самоубийством влюбленные не кончают. Так что, судя по всему, он добрался до границы. Я дам приказ полиции разыскать его и, как только узнаю что-нибудь новое, снова приду к вам, разве что…
Он рассмеялся.
— Господин Дантон, — сказала я, — позвольте мне поцеловать вас в благодарность за добрые вести.
— Меня? — спросил он удивленно.
— Да, вас.
Он приблизил ко мне свое страшное лицо, и я расцеловала обе его щеки.
— Ах, право! Вы, верно, очень его любите! И он со смехом вышел.
О да, я люблю тебя, и ради того, чтобы вновь увидеться с тобой, я готова не только поцеловать Дантона, но пойти на любую жертву.
Через несколько дней Дантон снова пришел.
Лицо его было грустным.
— Бедное дитя, — сказал он. — Сегодня вы не стали бы меня целовать.
Я застыла, бледная, не в силах произнести ни слова.
— Боже мой! Неужели он умер? — воскликнула я, когда вновь обрела дар речи.
— Нет. Но он сел в Штеттине на корабль и покинул Европу.
— Куда он поплыл?
— В Америку.
— Значит, он вне опасности?
— Если не считать опасности быть избранным президентом Соединенных Штатов.
Я глубоко вздохнула и протянула руку Дантону.
— Раз его жизни ничто не угрожает, значит, все в порядке, — сказала я. — Сегодня я не стану вас целовать, но вы можете поцеловать меня.
На глаза его навернулись слезы.
Ах, мой любимый Жак, какое сердце бьется под этой грубой оболочкой!
5
О мой любимый Жак, я только что видела ужасную картину; она еще долго будет стоять у меня перед глазами.
Я уже говорила тебе, что поселилась в маленькой квартирке на улице Гре.
Улица Гре ведет к улице Фоссе-Месье-ле-Пренс, а та в свой черед выходит на улицу Медицинской школы.
Нынче вечером, когда Гиацинта накрыла на стол и подала мне ужин, я услышала за окном громкий топот; до меня донеслись крики разъяренной толпы:
— Жирондисты, это жирондисты!
Мне было известно, что Верньо и Валазе арестованы. Я решила, что арестовали кого-то еще, и, несмотря на утешительные новости, которые сообщил мне Дантон, испугалась за тебя: представила себе, как ты находишься в руках жандармов, как они тащат, избивают тебя, как народ хочет растерзать тебя. Я как безумная выбежала из дому и бросилась вслед за людским потоком.
Перед домом номер 20 [2] по улице Медицинской школы, большим унылым зданием с башенкой на углу, собралась огромная толпа.
Раздавались злобные выкрики, кровавые угрозы; в воздухе звенели слова «убийство», «смерть». Все взоры были устремлены на первый этаж, но занавеси на окнах были плотно задернуты, и любопытные ничего не могли разглядеть.
Вдруг одно окно распахнулось, и бледная, растрепанная, окровавленная, разъяренная женщина высунулась из окна с воплем:
— Все кончено, он умер! Друг народа умер! Марат умер!.. Отмщение, отмщение!
— Это Катрин Эврар, это госпожа Марат! — завопила толпа.
Народ хотел ворваться в дверь, которую охраняли двое часовых.
Сквозь рев толпы я услышала бой часов, они пробили семь раз.
Толпа смела бы часовых, но тут прибыл комиссар с шестью полицейскими ближайшего поста.
Рядом с несчастным созданием, которое продолжало вопить, ломая руки, появился цирюльник.
— Смотрите, — сказал он, размахивая окровавленным ножом, — смотрите, вот нож, которым она его убила!
— Это все жирондисты! — закричала женщина. — Она приехала из Кана! Несчастная! Это они подослали ее, чтобы убить его!
Через открытое окно люди пытались рассмотреть, что происходит в доме; послышались возгласы:
— Я вижу его!
— Где?
— В ванне.
— Он мертв?
— Да, руки бессильно свесились, он весь в крови! Потом послышался гул разъяренных голосов:
— Смерть жирондистам! Смерть предателям! Смерть друзьям Дюмурье!
Толпа была такой плотной, что я испугалась, как бы меня не задавили; видя, что тебя здесь нет, я стала думать, как бы мне отсюда выбраться, но вдруг почувствовала чью-то руку на своем плече.
Я обернулась и узнала Дантона.
— Что вы здесь делаете, вы хотите, чтобы вас задавили? — спросил он.
— Нет, — ответила я тихо, — но я услышала крики «Смерть жирондистам!», испугалась и прибежала.
— Он в самом деле мертв? — спросил он.
— Похоже, что да. Эта женщина распахнула окно и объявила, что он умер.
— Его смерть — важное событие, — сказал Дантон. — Теперь снова польется кровь.
— Мне кажется, наоборот: это Марат жаждал крови.
— Нет, он начал уставать. Ему на смену придут другие; они поднимут его опустевшую чашу и захотят утолить жажду. Видите ли, дитя мое, смерть Марата означает нашу смерть.
— Вашу смерть! — воскликнула я.