Все, что Ева видела, вызывало в ее душе новые чувства: и как старая женщина пришла в урочный час и в тех же самых словах доложила ей, что завтрак подан; и как она сама спустилась по той же самой лестнице, вошла в ту же самую столовую, а на столе стоял тот же самый завтрак — но она была одна за столом! Это была смесь сладостных и жестоких чувств. От всех этих переживаний у нее пропал тот юный аппетит, с которым она когда-то встречала эту простую трапезу; но ей не хотелось огорчать Марту, поэтому она села за стол и стала есть через силу.

Марта обрадовалась. Для бесхитростных, недалеких умов аппетит или хотя бы видимость аппетита и при физических, и при моральных недугах означает близость выздоровления.

Когда Ева съела яйцо, отведала меду, попробовала сбитое этим утром масло и выпила полчашки молока, Марта, не заметившая, скольких усилий той это стоило, пробормотала:

— Ну что ж, значит, не все потеряно.

Как ни хотелось Еве выйти в сад, это было пока невозможно; но солнце светило все ярче и ярче, лучи его становились все теплее и теплее, и это вселяло надежду, что к вечеру в саду просохнет.

Впрочем, Ева еще не все видела в доме, а вещи в нем были ей не менее дороги, чем сад; она еще не заходила, и даже не могла спокойно об этом думать, в лабораторию Жака Мере…

В этой лаборатории он проводил почти все свое время, а она следила за светом лампы в высоком и узком окне; на свет этой лампы спешили к нему люди за помощью вечером и ночью.

Пока горела лампа, все стучали громко; правда, когда она гасла, люди тоже стучали, но уже робко, хотя доктор отзывался так же быстро.

В этой лаборатории стояло фортепьяно, здесь Ева брала свои первые уроки музыки; в тот день, когда разразилась ужасная буря и Еву чуть не ударило молнией, она впервые сыграла на нем замечательную мелодию. Жак потом три месяца добивался, чтобы она повторила ее, но она так и не смогла этого сделать.

В эту лабораторию регулярно приходил Базиль; Ева узнавала об этом, услышав стук его деревянной ноги по ступеням лестницы, и, поскольку все здесь было как прежде, в то мгновение, когда она поднялась в лабораторию и с суеверным страхом отворила дверь, за которой обычно находился Жак, погруженный в свои таинственные опыты, и грустно посмотрела на немые пыльные клавиши фортепьяно, к которым три года никто не прикасался, раздался стук в ворота, а через секунду стук деревянной ноги Базиля по лестнице, становившийся все громче.

Наконец дверь открылась и на пороге появился Базиль, все такой же, радостный и полный признательности,

— Ах, дорогая барышня, — сказал он, прижимая руку к сердцу и глядя на нее с обычным восхищением, — я пять минут назад узнал, что вы приехали, и вот прибежал спросить, как вы себя чувствуете и как дела нашего дорогого хозяина гражданина Жака. Ибо если бы он вернулся после всего, что произошло, то это еще не означало бы, что вы вернетесь. Но раз уж вы вернулись, значит, ничто не мешает и ему, если он жив, вернуться тоже. Но у вас заплаканные глаза. Неужели он умер?

— Нет, мой друг, слава Богу, он жив, — ответила Ева.

— Ах, нам столько всякого наговорили в этом проклятом городе! — сказал Базиль. — Нам говорили, что его убили во время мятежа; потом говорили, что его убили в пещерах, я уже не помню где, потом, наконец, — что он уехал в Америку. Но уже полтора года с лишком, как мы вовсе ничего о нем не слышали. Но вот вы вернулись, а теперь, глядишь, и он вернется. Он вернется? Скажите скорее, и я пойду обрадую всех местных бедняков, которые его помнят и любят. Ах, те, кого господа называют чернью, имеют сердце, имеют память; мы не то, что аристократы, что вспоминают только плохое. Я не говорю, что ваш отец был таким, мадемуазель, хотя, вполне возможно, что и был.

— Мой бедный Базиль! — сказала Ева, протягивая ему руку и давая луидор, который стоил в ту эпоху семь или восемь тысяч франков ассигнатами.

Базиль посмотрел на луидор, посмотрел на Еву, поцеловал луидор и грустно сказал:

— Значит, вы все такая же добрая, мадемуазель Ева? Ева поднесла платок к глазам.

— И несчастная, — добавил он, — это несправедливо!

— Мой добрый Базиль, — сказала Ева, — доктор вернется через три-четыре дня; надеюсь, вы снова будете приходить к нему каждое утро?

— Непременно, мадемуазель, и Антуан тоже; как это его еще здесь нет? Я встретил его на улице, он сказал, что скоро придет.

И действительно, дверь лаборатории открылась и вошел Антуан.

Он, по обыкновению, топнул ногой и воскликнул:

— Круг правосудия! Средоточие истины! Вы все так же молоды и прекрасны, мадемуазель Ева, это замечательно.

— Добрый день, дорогой Антуан, а как вы себя чувствуете?

— Я по-прежнему пророк, несущий слово Божье.

— И какое же слово Божье вы мне принесли? — со вздохом спросила Ева.

— Придет черед честных людей, — ответил Антуан, — несчастные обретут блаженство, а плачущие утешатся.

— Да услышит вас Господь! — сказала Ева.

Она вложила ему в руку луидор, так же как и Базилю.

Оба старика протянули к ней руки, словно для того, чтобы благословить ее.

Потом они, поддерживая друг друга, спустились по лестнице, и Ева слышала, как стук деревянной ноги постепенно затихает, как перед этим постепенно приближался.

Ева села за фортепьяно, и пальцы ее побежали по клавишам, нежная симфония полилась из-под них; казалось, будто пророчество безумца пробудило в ее сердце почти угасшую надежду, и эта мимолетная, как проблеск разума у того, кто ее пробудил, надежда озаряла своим светом печальную мелодию, которая разбудила эхо, три года молчавшее под сводами покинутой лаборатории.

Музыка приводила Еву в возбуждение, после которого она всегда впадала либо в скорбное бесчувствие, либо в нервическую веселость. На сей раз, когда звуки под ее пальцами постепенно замолкли, голова ее грустно поникла, но приступа не последовало.

Когда она очнулась от забытья, солнце светило вовсю и не высохшие еще капли ночной влаги сверкали на листьях и травинках как алмазы.

XI. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЖАКА

В духовной жизни нет мгновения более сладостного, чем то, когда на смену полному отчаянию приходит слабая надежда; в физической жизни нет мгновения приятнее, чем то, когда после грозы небо начинает проясняться и голубеть.

Так произошло и с Евой: предсказание помешанного произвело действие на ее душевное состояние, возвращение солнца — на физическое. Она спустилась по лестнице, открыла дверь и ступила на подсохшую землю.

Как мы уже сказали, капельки дождя еще сверкали на траве, но уже чувствовался легкий аромат, который исходит от всех мокрых предметов, когда природа и солнце начинают одолевать грозу и дождь.