«Скажите, святой отец, можно ли смыть подобные преступления?» — спросил он, улыбаясь.
«Да, для этого надо всего-навсего наполнить водой вот эту флягу», — ответил отшельник.
«Как! Только-то! И за это вы отпустите мне все грехи?»
«Как только фляга станет полной, вы будете прощены. Но вы должны дать мне слово благородного человека, что действительно наполните ее», — сказал отшельник.
«Даю вам слово. Неподалеку находится источник: я слышу шум воды».
Но, когда рыцарь приблизился к источнику, источник иссяк.
Он пошел к ручью — ручей высох.
Он пошел к водопаду — водопад стих.
Он пошел к речке — ее вода не текла во флягу.
Он пошел к большой реке — фляга была по-прежнему пуста.
Он пошел к морю — и опять фляга осталась сухой.
И вот, потратив год на эти бесплодные попытки, злой рыцарь снова пришел к отшельнику.
«Ты насмеялся надо мной, старик, — сказал он. — Но я тебе этого не прощу».
И он ударил святого пустынника по лицу.
«Да смилуется над ним Господь!» — воскликнул старец.
«Проси милости для себя», — ответил рыцарь.
И он толкнул старца так сильно, что тот упал на песок.
«Господи! — воскликнул отшельник. — Прими мою жизнь, проведенную в молитвах, во искупление его грешной жизни!»
«Да замолчи же ты, наконец!» — вне себя от злобы закричал рыцарь.
И он пронзил отшельника шпагой.
«Господи! — вскричал отшельник, падая на землю. — Прости его, как я его прощаю!»
И вот от этого евангельского крика и от самого вида старика, который молил Бога за своего мучителя, в душе рыцаря произошел перелом. Задрожав, как ребенок, он упал на колени перед святым отшельником, и его слезы закапали одна за другой в пустую флягу, быстро наполнив ее. Но и тогда рыцарь все продолжал плакать, и этими покаянными слезами он не только смыл все свои грехи, но и напитал высохшие источники; так что теперь вода здешних рек, когда-то исцелившая душевные раны, обладает способностью залечивать раны телесные.
Так плачьте вволю, — заключил Эберхард, — слезы успокаивают и утешают. Незнакомец, сначала слушавший Эберхарда рассеянно, с любопытством
поднял голову и, улыбаясь, посмотрел на маленького пастуха, предпочитавшего объясняться с ним языком сказки. Действительно, Эберхард был одет так, как все здешние крестьяне: гетры, кожаный пояс, широкие штаны до колен, куртка из коричневого бархата, рубашка с отложным воротником, скрепленная у горла золотым кольцом, серая фетровая шляпа с большим черным пером. Но грубая крестьянская одежда не могла скрыть врожденного изящества мальчика. У простого деревенского парня не могло быть ни такого твердого и глубокого взгляда, ни такого одухотворенного, бледного лица. Чувствовалось, что в хрупком теле мальчика обитает сильная душа, а за его застенчивой и наивной угловатостью скрывается честный и открытый характер.
Поэтому когда незнакомец обратился к Эберхарду, в его голосе прозвучала уважительность:
— Кто вы, друг мой?
— Я сын графини Альбины фон Эпштейн.
— Сын Альбины… А где сейчас ваша матушка?
— Для всех она умерла, но, разумеется, не для меня, — серьезно ответил мальчик.
— Что вы хотите этим сказать?
— А разве те, кого мы любим, могут для нас умереть?
— Значит, Альбина жива и для меня! — с чувством воскликнул незнакомец. — Ибо, видит Бог, я любил ее, эту благородную и святую женщину! Но когда же она умерла?
— В тот самый день, когда я появился на свет.
— Что ж, по крайней мере, она оставила после себя след на земле. И теперь позвольте мне, дитя мое, любить вас так, как когда-то я любил ее.
— Вы знали мою матушку, и вы любили ее — поэтому я не могу испытывать к вам других чувств, кроме любви и благодарности.
Ребенок и мужчина пожали друг другу руки, как старые друзья.
— Вы и в самом деле похожи на Альбину, — заметил незнакомец.
— Правда? О, мне так приятно слышать это!
— Да, я словно вновь вижу перед собой эти прекрасные, ясные глаза, в которых, как в зеркале, отражалась ее небесная душа. Когда вы говорите, я снова слышу ее голос, и он проникает мне в самую душу. Как вас зовут, дитя мое?
— Эберхард.
— Поверьте мне, Эберхард, в вас ваша матушка обрела новую жизнь.
— Да, она ожила во мне и для меня, сударь, ибо, повторяю, это для других она мертва, а я слышу и вижу ее: она моя собеседница, моя опора в жизни. Это она захотела, чтобы я сразу почувствовал к вам расположение и доверие, хотя обычно я сторонюсь людей. Да вы и не смогли бы меня обмануть: благодаря моей матушке, я вижу людей насквозь.
Потом Эберхард поведал незнакомцу историю своей жизни, если только можно назвать жизнью это существование между миром мертвецов и миром людей, существование, неотделимое от смерти, существование, где мертвая ни на минуту не покидает живого, настолько вовлекая его в свой мир, что ребенок порой становится призраком, а мать оживает.
О вы, милые призраки Германии, населяющие природу и жизнь человека: ангелы, нимфы, сильфы, ундины, лесные духи, саламандры! Мне думается, что вы любили и баловали это дитя, и оно было к вам благосклонно! И ты, Германия, старая пантеистка, вера и идеал которой — весь мир, европейская сестра Индии, ты, должно быть, видела свое отражение в этом существе, влюбленном в твои волны и облака, в твои бескрайние просторы, — в этом существе, нежно преданном своей невидимой и вездесущей матери!
Незнакомец слушал необычную историю Эберхарда серьезно, без улыбки, как человек, который познал ненадежность и слабость человеческого ума, но верил в беспредельность Божьего всевластия. По обыкновению, Эберхард почти не упоминал о графе фон Эпштейне. Тайна ревности Максимилиана и смерти Альбины осталась между ней и Богом, и странник оплакал неожиданную и загадочную смерть Альбины, не подозревая здесь преступления.
Не меньше незнакомца интересовало все, что касалось семейства смотрителя охоты.
— Так значит, вы знали ту, которая стала мне второй матерью — Вильгельмину, если ее безвременная кончина так удручает вас? — спросил Эберхард. — Вы говорите о ней и о моей матушке так, как будто они родные сестры.
— Они и были сестрами… Но вы говорите, что Гаспар Мюден еще жив и что у Вильгельмины и Йонатаса осталась дочь?
— Да, это Розамунда, моя сестра. Йонатас вчера отправился за ней в Вену. И мне кажется, что с ее возвращением для меня начнется новая жизнь; я так и сказал сегодня ночью матушке.
— А когда вернется Йонатас?