К Бегею подошла Мария Атситти.
– Неплохо, – заметила она, окидывая взглядом собравшихся.
– Даже лучше, чем я думал. Поедешь с нами?
Атситти засмеялась:
– Вы готовы пустить в ход любой трюк, лишь бы увести меня с рабочего места.
– Где твоя лошадь?
– Ты что, с ума сошел? Я на машине.
Бегей снова взглянул на демонстрантов. Их лошади в основном были неказистые, неподкованные и тощие, и лишь три – две кобылы с ранчо и арабский скакун – радовали глаз. Сцена напомнила Бегею дом дяди Сильверса, который научил племянника проводить «Путь благодати» и вместе с тем был великолепным наездником. Он принимал участие в родео в Санта-Фе и Амарилло до тех пор, пока не повредил спину. Сильверс держал лошадей, на которых катались дети. В ту пору Бегей и научился уверенно сидеть в седле, тогда же познал и массу других тонкостей верховой езды.
Он покачал головой. Казалось, с тех времен минула целая вечность. Сильверса давно не было в живых, старые традиции отмирали, а нынешние дети не умели ни ездить верхом, ни говорить на родном языке. Дядя Сильверс с трудом уговорил Бегея изучить церемонию «Путь благодати».
Сегодняшняя демонстрация была не только протестом против проекта «Изабелла», но и средством возвращения к той жизни, которую навахо так быстро утрачивали, напоминанием о традициях, о языке, о земле, доказательством того, что судьба племени в их собственных руках.
Перед зданием правления остановился древний пикап с прикрепленным к нему непомерно большим фургоном для скота. Из кабины с гиканьем выпрыгнул высокий тощий парень в рубашке с отрезанными рукавами. Он вскинул костлявую руку, еще раз радостно выкрикнул и пошел выводить лошадь.
– А вот и Уилли Бесенти, – заметила Атситти.
– Без Уилли никуда.
Уже оседланный жеребец Уилли вышел на тропу. Бесенти привязал его к кронштейну крепления.
– Он рвется в бой, – сказала Атситти.
– Вижу.
– Тебя это не пугает?
Бегей на мгновение-другое задумался. Уилли был заводным, но добрым и, когда не пил, чертовски выносливым. Пьянствовать во время демонстрации строго запрещалось – Бегей намеревался настоять на соблюдении этого требования.
– Да пусть едет, если хочется.
– Не дай Бог, натворит дел, – пробормотала Мария.
– Не натворит. Вчера я разговаривал с парочкой ученых. Никто не собирается поднимать шум.
– Ты с кем из них беседовал? – поинтересовалась Атситти.
– С Фордом – ну, он еще называет себя антропологом – и с женщиной по фамилии Мерсер, заместителем руководителя.
Атситти кивнула:
– Я с ними тоже разговаривала.
Проходящая мимо жительница Блю-Гэпа спросила:
– А вы уверены, что стоит затевать эту демонстрацию?
– Вот устроим, тогда и поймем, стоит или не стоит. Верно?
Кен Долби взглянул на часы: шесть вечера. Он повернулся к экрану – температура неисправного магнита оставалась почти прежней и была вполне допустимой. «Изабелла» работала должным образом. Мощность подняли до восьмидесяти процентов.
На дворе стоял прекрасный для запуска вечер. Когда «Изабелла» потребляла такое огромное количество энергии, любая, даже самая незначительная помеха – разряд молнии, перегоревший трансформатор, провисшие провода на линии электропередачи – могла вызвать сбой. Сегодня же погода радовала – нигде по всему юго-западу не предвиделось ни гроз, ни сильного ветра.
Долби казалось, что именно сегодня решатся все их проблемы и «Изабелла» покажет себя во всей красе.
– Кен, прибавь до восьмидесяти пяти, – попросил Хазелиус. Он сидел посередине центра в своем кожаном кресле.
Сен-Винсент, который следил за потоками энергии, вскинул руки с поднятыми большими пальцами и подмигнул.
– Понял.
Мощный энерготок создавал почти не ощутимую вибрацию. Пучки протонов и антипротонов, что на немыслимой скорости циркулировали в противоположных направлениях, еще не сталкивались друг с другом. Для этого следовало увеличить мощность до девяноста процентов, а потом, шаг за шагом, дойти и до ста.
Стрелки измерительных приборов послушно остановились на восьмидесяти пяти.
– Чудесный день для запуска, – отметил Сен-Винсент.
Долби кивнул и в который раз порадовался, что именно Сен-Винсент контролирует потоки энергии. Этот спокойный, приятный, немногословный человек делал свое дело с четкостью и терпеливостью дирижера симфонического оркестра.
– Восемьдесят пять процентов, – сообщил Долби.
– Алан? Как оборудование? – осведомился Хазелиус.
– Все в порядке.
Хазелиус в сотый раз обошел центр управления, задавая вопросы то одному, то другому ученому. Запуск шел как по нотам.
Долби осмотрел приборы. Все работало на «отлично». Выбивался из общей картины лишь теплый магнит, но теплым его называли лишь потому, что его температура поднималась на три сотых выше нормы.
«Изабелла» подстраивалась под новую мощность, а Рей Чен регулировала состояние пучков. Долби обвел коллег беглым взглядом и задумался о том, какую блестящую команду подобрал для себя Хазелиус. Например, Эдельштайн, как догадывался Долби, был едва ли не гениальнее самого Хазелиуса, однако ум математика отличался некоторыми странностями. Алан производил немного жутковатое впечатление, а его мозг казался почти инопланетным разумом. Устрашала и страсть Эдельштайна к гремучим змеям. Людей с более чудными увлечениями Долби никогда не встречал. Коркоран походила на киноактрису Дэррил Ханна. Сам Долби никогда не любил высоченных и язвительных женщин, но мысль о том, что для ученого Коркоран слишком красива и слишком блондиниста, не раз приходила ему в голову. Словом, группа была исключительная. Прекрасно вписывался в нее даже робот Чеккини, который производил впечатление полусумасшедшего. Удивлял бестолковостью один Иннс. Нет, он был неплохой малый и явно старался, но проку от него не было почти никакого. Почему Хазелиус принимал самого психолога и его дурацкие беседы со всей серьезностью? Наверняка он притворялся, выполняя распоряжения министерства энергетики. Впрочем, возможно, увлечение теорией и безразличие к практическим результатам свойственно всем психологам. Иннс, казалось, подмечает каждую мелочь, но ничего не понимает. Он напоминал Долби приятеля матери, которым она обзавелась после смерти отца: шофер-дальнобойщик корчил из себя специалиста в области популярной психологии.
Рей Чен поражала блистательным умом и совершенно этим не кичилась. Долби от кого-то слышал, что в детстве она была чемпионкой по скейтбордингу. Рей Чен вела себя раскрепощенно и отличалась легким, веселым и сговорчивым характером. Создавалось впечатление, что для нее не существует никаких проблем. Может, так оно и было. Понять азиатов не так-то просто. В любом случае Долби с удовольствием закрутил бы с ней роман. Он посмотрел на нее. Рей низко склоняла голову над столом, и ее волосы свисали черным водопадом. Долби представил ее обнаженной…