– С сегодняшнего дня вы в нашем доме, я прав? – обратился он к ней. Голос сиплый, с хрипотцой.
Она кивнула.
– Сэм Эйл, – сказал он. – Как говорится, добро пожаловать... В наш тринадцатый с двумя нулями. Дивный год выдался, просто убийственный...
Она улыбнулась.
– Кэй Норрис, – сказала, размышляя о том, где могла слышать его имя и фамилию, возможно, где-то читала о нем.
– На днях вы выходили из такси с картиной, – сказал он, двигаясь вдоль прилавка перед кассой. – Случайно не Хоппер?
– К сожалению, нет, – ответила она, подталкивая коляску следом за ним. – Это Цвик. Но Хоппера боготворит.
– Хорошая картина, – заметил он. – Во всяком случае, из окна третьего этажа. Я обитаю в третьей Б.
– Вы художник?
– К сожалению, нет, – ответил он, отворачиваясь и подталкивая корзину по прилавку в сторону контролера. Она подкатила коляску к концу прилавка и достала покупки, а Сэм Эйл – где же она о нем слышала? – уже расплачивался за свое мыло и сардины.
Он ждал ее у выхода с пластиковой – "Благодарим за покупку" – сумкой в руках, пока контролер укладывал ее покупки. Получилось целых две сумки.
Они вышли на улицу. Небо стало фиолетовым. Уже горели фонари. Вовсю безумствовал трафик. Пешеходы штурмовали тротуары.
Он сказал:
– Думаю, женщина, терпеливо ожидавшая со своими коробками у лифта, когда соизволят спуститься вниз "копуши", в состоянии донести сама свои сумки до дома, я прав?
Она улыбнулась и ответила:
– В данный момент правы.
– Ну и слава Богу!
Дошли до угла. Она бросила взгляд на свою – отныне! – башню под номером 1300. Фиолетовое небо отражалось в двух шеренгах окон, карабкающихся вверх по узкому фасаду. Быстро нашла свое окно. Под самой крышей, в правой шеренге... Ее окно, собственное.
– Чертовщина какая-то, а не дом. Будто соринка в глаз попала, прав я? – проскрежетал Сэм Эйл.
– Соседи, должно быть, не в восторге, – заметила она.
– Воевали... несколько лет.
Профиль Сэма Эйла... Носу досталось изрядно! Вероятно, еще в молодые годы. Щека со шрамом, который не скрывает и щетина. Они стояли на перекрестке, ожидая "разрешающей" команды. Она сказала:
– Не могу вспомнить, но мне знакомы ваше имя и фамилия.
– Известный ракалия... – прохрипел он, кинув взгляд на светящееся табло. – Могли и слышать. Когда-то, давным-давно, работал на телевидении. "Золотой век телевидения"... Оно еще черно-белое, а я – в то время режиссер – делал передачи из Нью-Йорка живьем. – Он взглянул на нее. – Полагаю, слышали обо мне, когда играли погремушками в своем манеже.
– Представьте, мне не разрешали смотреть телевизор до шестнадцати лет. Мои родители – учителя. Они словесники.
– Уверяю вас, не много потеряли, – заметил он. – "Кукла, Мишутка" – куда ни шло. Остальное – так себе, Впрочем, с нынешними шедеврами даже сравнивать не буду.
"Идите" вспыхнуло на табло. Все пошли, они тоже.
– Вспомнила, – сказал она, улыбнувшись. – Вы ставили пьесу, в которой главную роль играла Теа Маршалл.
Он запнулся, затормозил... Уставился на нее. Она тоже остановилась.
– Я видела пленку с записью в музее радио и телевидения, – сказала она. – В прошлом году. Между прочим, мне много раз говорили, что я на нее похожа. – Они стояли на проезжей части. Пешеходы обходили их, торопясь пересечь широченное авеню. – А мы рискуем расстаться с жизнью! – заметила она.
Зашагали...
А вы действительно очень похожи на нее, – сказал он. – Даже голос.
– Сама я так не считаю, – возразила она. – Ну только если чуточку, самую малость. – Они уже шли по тротуару как вдруг она остановилась и посмотрела на него. – Оказывается, вы поэтому шли за мной...
Он кивнул. Седая его грива взметнулась.
– Не переживайте. Я вам не собираюсь мозолить глаза, – заметил. – Просто хотел рассмотреть вас получше. Наверно, думаете любовь... Единственная и неповторимая. Нет. Просто она... мы работали вместе... несколько фильмов.
Подошли к дому. Не доходя до подъезда, она спросила:
– Почему она умерла?
– Перелом шейных позвонков... Упала с лестницы.
Она вздохнула, покачала головой.
Швейцар заторопился. Распахнул двери. Был он высокий, костлявый, средних лет, в очках.
– Давай, Уолт! – сказал Сэм Эйл.
Уолт взял у нее сумки. Она представилась.
– Кое-что у Фельдмана надо купить, – сказал Сэм Эйл. – Тогда в музее какую пленку видели?
– Что-то там в бунгало, на пляже... – ответила она. – С Полом Ньюменом, – добавила: – Ему там, кажется, лет двадцать.
– "Плененный Наутилус"...
– Совершенно верно.
Он кивнул.
– Это по пьесе Теда Мозеля "Стальной час". Она там неплохо сыграла.
– Великолепно! Вообще все хорошо играют. Фильм растрогал меня до слез. Режиссерская работа тоже прекрасная.
– Спасибо, – сказал он. Улыбнулся ей. – До свиданья. – Повернулся и зашагал прочь.
– До свиданья, – сказала она вслед, провожая его взглядом.
Энергичная походка... Выцветшая блуза, джинсы, черные теннисные туфли. Видимо, понадобилось что-то для дома, для хозяйства. Магазинчик "Тысяча мелочей" – через дом от их "щепки"…
Ну что ж!.. А ей – в свою новую квартиру. Уолт в серой униформе стоял, навалившись на дверь, широко распахнутую. Смотрел на нее. Обе ее сумки в одной руке.
– Извините меня, – сказала она. Прошла мимо него в вестибюль и сразу к левому лифту – кабина внизу, створки распахнуты. На ходу достала кошелек.
Он занес сумки в лифт, поставил на пол рядом с дверями.
– Спасибо вам, – сказала она, улыбнулась и протянула руку.
Он – длинный, лицо в глубоких морщинах, в стеклах очков отражаются огоньки – взял ее руку.
– Благодарю вас, мисс Норрис.
Вот это баритон! И не подумаешь, глядя на его в общем-то хилую конструкцию...
– Приятно, что вы теперь в нашем доме. – Отпустил ее руку, отступив назад.
– Спасибо, Уолт. Я тоже рада, – сказала она и нажала кнопку 20.
Створки сомкнулись.
Подняв голову, смотрела на мелькающие цифры-этажи.
Сэм Эйл... Интересный человек. Занятный... Шестьдесят пять. Не меньше.
Позвонила предкам. Поговорила с Бобом и Кассом. Сообщила, что уже перебралась в новую квартиру и что все в лучшем виде. Постояла у окна. Смотрела на россыпь мерцающих окон небоскребов у реки и ела клубничный йогурт. Внизу – поток машин. Машинки малюсенькие, словно игрушечные. Сдвинула к центру створки окна – несколько сантиметров справа, столько же слева. Гул трафика... Шум большого города. Не раздражает! Даже приятно. На старой квартире, между прочим, – вечное рычание, урчание, потому что третий этаж. Безусловно, никакого сравнения!..