– Откуда ты знаешь все подробности этой истории?
Роланд заулыбался:
– Едва ли тебя это действительно интересует, Эдди.
Тут он был прав, этот старый высокий изуродованный человек практически всегда был прав. И Эдди, надо сказать, сие частенько раздражало.
– Ладно. А как долго ты говоришь, хотел бы я знать.
– Ты устал? Хочешь лечь спать?
Да он смеется надо мной, подумал Эдди… но даже когда эта мысль только вспыхнула у него в голове, он знал: это не так. К тому же он не устал. Мышцы не затекли, хотя он сидел скрестив ноги с того самого момента, как Роланд повел свой рассказ о Риа и хрустальном шаре. И по нужде, малой или большой, ему не хотелось. И голода он не испытывал. Джейк дожевывал последний оставшийся кусок, но, возможно, по той же причине, что побуждает людей подниматься на Эверест… потому что он был. И с чего ему испытывать голод или желание облегчиться? Костер не догорел, луна не зашла.
Он посмотрел в смеющиеся глаза Роланда и понял, что стрелок читает его мысли.
– Нет, спать я не хочу. Ты знаешь, что не хочу. Но, Роланд,.. ты же рассказывал очень долго. – Он помолчал, посмотрел на свои руки, вновь поднял голову, выдавил из себя неуверенную улыбку. – Я бы сказал, не один день.
– Но время здесь другое. Я же тебе говорил. Теперь ты сам это видишь. Не все ночи одинаковы. Дни – тоже… но ход времени мы особенно замечаем ночами, не так ли? Да, в этом я уверен.
– Червоточина растягивает время? – Теперь, упомянув о ней, Эдди еще отчетливее услышал ее неприятный голос, словно над ухом вился настырный комар.
– Возможно, и растягивает, но скорее всего так уж устроен мой мир.
Сюзанна шевельнулась, словно пробуждаясь от захватившего ее сна. Нетерпеливо глянула на Эдди:
– Не мешай ему говорить.
– Да, – кивнул Джейк. – Пусть рассказывает.
– А. Усть, – откликнулся и Ыш, не поднимая морды с щиколотки Джейка.
– Хорошо, – согласился Эдди. – Нет проблем.
Роланд обвел всех взглядом.
– Вы уверены? Остальное… – Он не смог договорить, и Эдди понял, что Роланд боится.
– Продолжай, – мягко заметил он. – Расскажи все, как было. Как было. – Он огляделся. Канзас. Они в Канзасе. В непонятной реальности. В непонятное время. Да только он чувствовал, что Меджис и все эти люди, которых он никогда не видел… Корделия и Сюзан, Джонас и Брайан Хуки, Шими и Красотуля, Катберт Оллгуд и Ален… где-то рядом. И потерянная Роландом Сюзан тоже рядом. Потому что ткань пространства тут истончалась… как истончается материя на старых джинсах. Эдди сомневался, что Роланд замечал окружающую их темноту. С чего? По разумению Эдди, в сознании Роланда давно воцарилась ночь… и до зари ой как не скоро.
Он протянул руку и коснулся мозолистой ладони киллера. Коснулся нежно, с любовью.
– Продолжай, Роланд. Расскажи нам свою историю. До самого конца.
– До самого конца, – мечтательно повторила Сюзанна. – Вскрой нарыв. – Ее глаза наполнял лунный свет.
– До самого конца. – присоединился к ним Джейк.
– Онца, – прошептал Ыш.
Роланд на мгновение сжал руку Эдди, потом отпустил. Уставился в угасающий костерок, какое-то время молчал, и Эдди почувствовал, что он ищет слова. Пробует двери, одну за другой, ищет ту, что откроется. А когда дверь открылась, и Роланд увидел, какие за ней прячутся слова, он улыбнулся и посмотрел на Эдди:
– Настоящая любовь скучна.
– Что?
– Настоящая любовь скучна, – повторил Роланд. – Скучна, как любой другой тяжелый наркотик, к которому развивается привыкание. И как любой другой наркотик…
Настоящая любовь, как любой другой тяжелый наркотик, к которому развивается привыкание, скучна… как только открытие сделано, поцелуи быстро плесневеют, а ласки надоедают… Разумеется, речь идет не о тех, кто разделяет эти поцелуи, кому предназначены эти ласки, от которых окружающий мир становится красивее и ярче. Как и в случае с тяжелым наркотиком, настоящая первая любовь по большому счету интересна только ее пленникам.
И как любой тяжелый наркотик, к которому развивается привыкание, настоящая первая любовь опасна.
Некоторые называли Охотничьей последнюю луну лета, другие считали ее первой луной осени. Как бы то ни было, восход Охотничьей Луны воспринимался как сигнал к переменам в размеренной жизни феода. Мужчины, выходя в море, поддевали свитер под непромокаемые куртки, потому что ветер свежел и становился гораздо холоднее. В больших яблоневых садах феода к северу от Хэмбри (и в маленьких садах, принадлежащих Джону Кройдону Генри Уэртнеру Джейку Уайту и замкнутой, но богатой Корал Торин) появлялись сборщики яблок со своими лесенками. За ними следовали телеги, уставленные пустыми бочонками. Заработали яблочные прессы и давильни, особенно самая большая, в миле от Дома-на-Набережной, окутались сладковатым запахом. Вдали от берега Чистого моря дни по-прежнему стояли теплые, небо оставалось безоблачным, но настоящая летняя жара ушла вместе с Мешочной Луной. Последний укос начался и закончился на одной неделе. Как всегда, сена он дал совсем ничего, и ранчеры и арендаторы дружно ругали его, чесали в затылке и задавались вопросом, а стоило ли корячиться… но знали, что стоило, потому что в конце концов приходил холодный, дождливый март, когда сеновалы и амбары быстро пустели. В огородах феода, больших – на ранчо, маленьких – у арендаторов, крохотных клочках земли – у горожан, появлялись мужчины, женщины и дети в старой одежде, сапогах, сомбреро. Штанины они крепко завязывали у щиколоток, потому что в пору Охотничьей Луны начинался исход скорпионов и змей из пустыни на восток. И к тому времени как начинал расти полумесяц Демонической Луны, убитые гремучие змеи рядком висели на коновязи как у «Приюта путников», так и напротив, у продовольственного магазина. Другие заведения тоже украшали коновязи змеями, но приз за максимальное число шкур, который вручали на празднике Жатвы, всегда доставался «Приюту» или магазину. В полях и садах женщины, которые повязывали головы платками и носили на груди амулеты, обеспечивающие щедрый урожай, наполняли корзину за корзиной. Убрали последний помидор, потом огурец, кукурузу, наконец, минго. За ними, по мере того как дни становились короче и приближались осенние дожди, подходила пора кабачков, моркови, тыкв и картофеля. В Меджисе сбор урожая начался, когда Охотничья Луна превратилась в полумесяц, который каждую звездную ночь поглядывал кончиками на восток, за бескрайнее море, где не бывали ни один мужчина, ни одна женщина Срединного мира.