До лачуги в Плохой Траве Сюзан добралась в час дня. Какое-то время оставалась в седле, глядя на лачугу. Неужели она и Роланд были здесь каких-то двадцать четыре часа назад? Любили друг друга и строили планы на будущее? Верилось в это с трудом, но, спешившись и войдя в лачугу, она увидела корзинку, в которой вчера принесла еду. Корзинка стояла на колченогом столике, где они ее и оставили.
Взглянув на нее, Сюзан вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера. Она ужинала с Хартом Торином, и кусок не лез ей в горло, потому что мэр буквально пожирал ее глазами. Что ж, больше его взгляду не ползать по ее телу, не так ли? И ей, проходя по Дому-на-Набережной, не придется гадать, из-за какой двери он выскочит, как джинн из бутылки, чтобы облапать ее и потереться твердым концом.
Пепел, думала она. Сплошной пепел. Но не для нас, Роланд. Клянусь, не для нас, дорогой.
Ее не покидал испуг, она пыталась наметить план действий, разложить все по полоскам, расставить по порядку, но ей было всего шестнадцать, и молодой организм требовал своего. Один взгляд на корзинку, и ей ужасно захотелось есть.
Сюзан заглянула в нее, увидела муравьев на двух сандвичах с копченым мясом, стряхнула их, в один миг расправилась с сандвичами. Хлеб зачерствел, но Сюзан этого и не заметила. А в корзинке еще оставались полкувшина сладкого сидра и кусок пирога.
Съев и выпив все, Сюзан прошла в северный угол, отбросила лежащие там шкуры. Под ними, завернутые в мягкую кожу, лежали револьверы Роланда.
Если что-то пойдет не так, ты должна прийти сюда и отвезти их на запад, в Гилеад. Найди там моего отца.
И Сюзан не могла не задаться вопросом, действительно ли Роланд ожидал, что она помчится в Гилеад с его нерожденным ребенком под сердцем, когда он и его друзья, с красными руками, крича, будут гореть в праздничном костре в ночь Ярмарки?
Она вытащила один револьвер из кобуры. Лишь несколько мгновений потребовалось ей, чтобы понять, как откинуть барабан. Убедившись, что револьвер полностью заряжен, она вернула барабан на место, проверила второй револьвер.
Спрятала их в притороченном за седлом одеяле, где прятал их и Роланд, вскочила в седло и поехала на восток. Но не в город. Сначала следовало посетить еще одно место.
Около двух часов дня весть о том, что Френ Ленджилл выступит в городском Зале собраний, облетела Хэмбри. Никто не знал, откуда пришла эта новость (слишком определенная, чтобы смахивать на слух), но никого это и не волновало: информацию просто передавали соседу.
К трем часам горожане забили зал до отказа, да еще человек двести стояли снаружи, дожидаясь, когда слово Ленджилла дойдет к ним через вторые и третьи руки. Корал Торин, которая первой сообщила о предстоящем выступлении Ленджилла посетителям «Приюта путников», само выступление проигнорировала. Она и так знала, что скажет Ленджилл, более того, поддержала точку зрения Джонаса, предложившего обойтись минимумом слов, изложить все как можно проще и понятнее. Приводить веские доводы смысла не имело: в праздник Жатвы к заходу солнца горожане превратятся в толпу, а толпа всегда находит себе лидеров, причем тех, кого надо.
Ленджилл говорил, зажав шляпу в руке, с поблескивающим на груди серебряным амулетом, оберегающим урожай. Говорил коротко, грубо, убедительно. Большинство собравшихся знали его всю жизнь, поэтому не усомнились ни в едином слове.
Харта Торина и Кимбу Раймера убили Диаборн, Хит и Стокуорт, сообщил Ленджилл сидящим в зале мужчинам и женщинам. Сомнений в том, что преступление совершено ими, нет, потому что на коленях мэра Торина осталась их визитная карточка – птичий череп.
Шепоток пролетел по залу. Многие слушатели Ленджилла видели этот череп, то ли на луке седла, то ли на груди Катберта. Они еще смеялись над его шутками. Теперь они думали о том, что на самом деле он смеялся над ними, а кому охота становиться объектом насмешек. Лица мрачнели.
Нож, перерезавший горло канцлеру, принадлежит Диаборну, продолжил Ленджилл. Трех молодых людей арестовали рано утром, когда они готовились покинуть Меджис. Мотив преступления недостаточно ясен, но скорее всего они хотели украсть лошадей. Если так, то они работали на Джона Фарсона, который, как известно, хорошо платил за лошадей, и платил наличными. Другими словами, эти трое – предатели родного феода и враги Альянса.
В третьем ряду Ленджилл посадил старшего сына Брайана Хуки, Руфуса. И теперь, как и договаривались, Руфус Хуки выкрикнул:
– Они сознались?
– Да, – ответил Ленджилл. – Сознались в обоих убийствах и с гордостью говорили о содеянном ими.
На этот раз шепот перешел в крики возмущения, выплеснулся на улицу. Из уст в уста передавали: они гордятся содеянным, они убивали под покровом ночи и гордятся содеянным. Лица каменели. Кулаки сжимались.
– Диаборн догадался, что Джонас и его друзья узнали об их планах и сообщили Раймеру. Они убили Раймера, чтобы заткнуть ему рот, а потом и Торина, на случай, если Раймер все рассказал ему.
Бессмыслица какая-то, указал Латиго. Джонас улыбнулся и кивнул. Совершенно верно, смысла в этом ни на грош, но это не имеет ни малейшего значения.
Ленджилл ждал вопросов, но их не последовало. Слышались только перешептывания да позвякивание амулетов.
Юноши в тюрьме. Ленджилл не стал говорить о том, что их ждало впереди, и вновь его ни о чем не спросили. Он сказал, что завтрашние увеселения, игры, скачки, забеги индеек, конкурс загадок, соревнование резчиков тыкв, танцы отменяются из уважения к убиенным. Другие, более важные дела, пройдут в намеченные сроки: конкурсы скота и птицы, выставка лошадей, соревнование стригалей, заседание конезаводчиков и аукционы: лошадей, свиней, коров, овец. И костер на восходе луны. Костер, который с незапамятных времен венчал праздник Жатвы. Его не зажгли бы только в одном случае: если б раньше случился конец света.
– Костер будет гореть, а в нем сгорят чучела, – сказал Элдред Джонас Ленджиллу. – Это все, что тебе надо сказать. Ничего другого говорить не нужно.
И теперь Ленджилл видел правоту Джонаса. Она читалась на каждом лице. На лицах проступала не просто решимость поступить по справедливости, но и одержимость. Стремление вернуться в стародавние времена, к ушедшим в глубокое прошлое ритуалам, о которых напоминали только соломенные пугала с выкрашенными красным руками. Слова гори огнем родились не на пустом месте. Многие поколения эти обряды не проводили (разве что тайно, где-то в холмах), но мир «сдвинулся», и они возвращались.
Говори короче, напутствовал его Джонас. Он дал хороший совет, дельный. В мирные времена Ленджиллу не хотелось бы иметь с ним дело, но в смутные времена, как сейчас, он мог принести немалую пользу.