Когда я оглядываюсь на наше детство и на наше воспитание, я ясно вижу, почему ты так себя повела. Мои дети никогда не должны испытать на себе те ужасы, что испытала ты, когда тебя вынуждали подавлять чувства и учили не верить в свои силы. Да, такое может подтолкнуть на подобные поступки, по сути, это естественный порыв для нормального человека, но нельзя допустить, чтобы из-за этого им захотелось сбежать из родного дома. И так как я очень волнуюсь за своих детей и хочу, чтобы они были счастливы, я прошу тебя вернуться и позаботиться о них. Если ты не приедешь – или не сможешь приехать, – я оставлю альтернативные распоряжения своим поверенным, но все же я умоляю тебя выполнить мою просьбу. Элизабет – она очень похожа на тебя – становится импульсивной и порывистой и боится что-то пропустить в жизни. Уверен, ты можешь дать ей гораздо больше, чем смог бы я. У Дональда более сложный характер – его эмоции спрятаны глубоко, он очень замкнутый по натуре. Мне редко удавалось понять его, поэтому я молюсь, чтобы тебе сопутствовал успех там, где я потерпел неудачу. Питер – добрейшая душа! Думаю, это потому, что мы с его матерью любили его сильнее других, так как он был слабеньким от рождения. Сейчас от слабости не осталось и следа, но именно его болезненность и те трудности, с которыми связано его появление на свет, и стали причиной смерти Денизы. Естественно, я не мог поставить это ему в вину; я просто любил его сильнее, потому что его мать считала: его приход в этот мир в полной мере стоил всех ее мучений.
Вот моя семья, Кристина, и я верю – говорю это без доли тщеславия, – что они будут скучать по мне, когда меня не будет. Я прошу тебя стать отцом и матерью для них. Знаю, это тяжелая задача. Но что-то внутри меня – что-то более сильное, чем мое ограниченное сознание, – подсказывает мне, что ты выполнишь все, о чем я тебя прошу, и выполнишь это успешно. Все последние месяцы меня не покидало ощущение, что Дениза подталкивает меня к тому, чтобы я связался с тобой, – возможно, она знает и видит гораздо больше, чем я. Как бы то ни было, я счастлив подчиниться ее призывам и велениям собственного сердца.
Все свои деньги я оставил в доверительном управлении, но из них я выделил тебе пожизненное содержание, не ограниченное никакими условиями. Я также оставил тебе дом на тот период, пока Дональд не достигнет совершеннолетия. Думаю, ты всегда любила «Четыре ивы», возможно, даже сильнее, чем я. Я хорошо помню, как одним весенним утром ты стояла в саду, подняв лицо к синему небу, и повторяла «Ах, как красиво, как красиво, как красиво!» так, будто эта красота была внутри тебя. У меня есть и еще одно воспоминание о тебе. Ты была подростком и в чем-то провинилась – не помню уже в чем. Папа поднялся в детскую и в своей характерной мрачной, суровой манере принялся ругать тебя. Помню, как он глухим, замогильным голосом – при его звуках мне всегда представлялся церковный склеп – сказал: «Кристина, что, по-твоему, Господь подумает о твоем злодеянии?» Ты с вызовом посмотрела на него – ты всегда была храбрее меня – и ответила: «Господь? Он, конечно, простит меня. А разве не для этого Он там?» Твои слова потом часто звучали у меня в голове. Ты не сомневалась, что будешь прощена, поэтому я тоже могу быть уверен в том, что ты простишь невнимание и непонимание, которые отличали мое отношение к тебе все эти годы. Кристина, прости меня и открой свое сердце моим детям, которых я оставляю на твое попечение.
Да благословит тебя Господь, дорогая моя!
Твой любящий брат
Артур».
Подпись в конце этого длинного письма была бледной, как будто автор истратил все свои силы и в последний момент плохо владел рукой. Хотя Кристина читала его многократно, каждый раз у нее на глаза наворачивались слезы. Дорогой Артур! Она живо представляла его: как он проводит рукой с длинными пальцами по волосам, подбирая нужное ему слово, как его лицо становится задумчивым. Она чувствовала, что за долгие годы Артур почти не изменился – он всегда был слишком стар для своего возраста. Иногда она посмеивалась над его непоколебимостью, называя его скучным и уверяя, что он никогда не получит радости от жизни. Ее пророчество оказалось верным: еще не достигнув двадцати лет, Артур объявил о своем намерении посвятить себя служению Богу. Он был усердным и прилежным мальчиком; в двадцать два он был таким же прилежным и усердным молодым человеком. Он назвал себя педантом. Да, наверное, педантизма у него хватало. Трудно было ожидать, что он как-то иначе отреагирует на ее бегство из дома. Артур всегда боялся отца и полностью зависел от него во всем.
А противостоять преподобному Уильяму Диллону было нелегко. Кристина хорошо помнила, какой ужас испытывала, когда однажды на рассвете кралась к двери, чтобы убежать с Гарри, – ужас, аномальный по своей силе. Вероятно, такой ужас испытывал дикарь, открыто бросая вызов своему богу. Этот ужас кардинально отличался от нормального страха ребенка перед строгим родителем.
Преподобный Уильям Диллон держал своих домочадцев крепкой хваткой, его психологическое давление было значительно хуже физической силы. Кристина хорошо помнила все ограничения, определявшие каждый их шаг в детстве, и несоразмерную проступкам жестокость, в которой не было никакой нужды, но которую отец насаждал с непонятным остервенением.
Отец, без сомнения, был хорошим человеком, искренним, его вдохновляла сильная и истинная вера. Однако ему недоставало человечности, а также сострадания и понимания слабости человеческой натуры, а ведь это и есть знаменитые качества Христа и суть его учения, о чем многие забывают. Для преподобного Уильяма Диллона черное был черным, а белое – белым, и полутонов для него не существовало – тех самых полутонов, где дружба одерживала верх над ненавистью, а сострадание и прощение отменяют справедливое возмездие.
Уильям Диллон очень сильно любил своих детей, а Кристину особенно. Мужественный по натуре, он отдавал предпочтение дочери. Он гордился Артуром, гордился его успехами в школе, его тихим характером и пунктуальностью, его так рано принятым решением принять духовный сан. Однако частичка его души, жестоко подавляемая в течение всей его жизни, восхищалась теми языческими чертами, которые он видел в своей дочери. Естественная веселость Кристины, ее красота, ее любовь ко всему прекрасному, ее беззаботность – все это побуждало преподобного Уильяма Диллона баловать ее, уступать ей и занижать уровень своих требований. Поэтому он жестоко боролся против собственной слабости и иногда бывал строг с дочерью до несправедливости; а дети не понимали, что он наказывает не Кристину, а себя самого. Артур боялся отца, Кристина же всячески сопротивлялась. Артур размышлял над нотациями и наказаниями, Кристина мгновенно забывала о них. Она не могла не быть счастливой! Разве можно не смеяться и не веселиться, когда светит солнце и поют птицы! Как получилось, что у Уильяма и Сары Диллон родилась дочь с таким сложным и противоречивым характером, до сих пор остается загадкой, решить которую способна только матушка-природа.
Сара была тихой и незаметной, как привидение. Ее существование почти не влияло на жизнь ближайших родственников. Если муж и любил ее, он практически не показывал этого. Он всегда был любезен с ней, однако она все равно передвигалась по дому бесшумно, как тень. Ее роль в воспитании детей была ничтожной. Кристина не помнила, чтобы когда-либо сильно любила мать. Оглядываясь на свое детство, она видела только Артура, которого любила, и отца, которого уважала, однако это уважение периодически прерывалось всплесками дикой ненависти.