Терпение у нее иссякло. Она изловчилась и лягнула его здоровой ногой.
— Пусти меня, громила ты этакий!
— Лежи смирно, сварливая злючка. — Но она снова лягнула его, и он придавил ее ноги коленом. — Ну все, ты меня окончательно рассердила! — Он стащил с нее ночную рубашку.
— Думаешь, меня это хоть сколько-нибудь волнует? — Ее глаза сверкали от возбуждения.
— На твоем месте я вел бы себя поосторожнее. — Джонас свободной рукой нашарил у кровати свой кожаный ремень.
Глаза Верити распахнулись от изумления.
— Ты не посмеешь!
— Посмею, если будешь вести себя подобным образом, — возразил Джонас, схватил ее за руки и связал запястья ремнем. Свободный конец ремня он закрепил на спинке кровати. Теперь Верити была прикована к ложу.
— Чтоб ты сгорел, Джонас! — выпалила она единственную пришедшую на ум угрозу, отчаянно пытаясь высвободиться из кожаных пут.
— Тебе не удастся предать меня огню — ты уже пыталась когда-то, но у тебя ничего не вышло. — Он в упор посмотрел на нее, она же в беспомощной ярости лишь сверкала глазами. — Слушай меня, Верити, слушай внимательно. Ты не поверишь, но так просто от меня не избавиться.
— А я и не собиралась. По-моему, это тебе не терпится сбежать. Пять дней — и хоть бы раз ты позвонил мне, Джонас! Целых пять дней!
— Боже правый, неужели ты никак не можешь мне этого простить? — нахмурился он. — Я думал, мы уже все обсудили и ты успокоилась.
— Я поняла только то, что ты можешь исчезать когда захочешь, а мне не считаешь нужным даже позвонить!
— Я ведь уже все объяснял. И не пытайся обвинять меня и оправдывать этим свое странное поведение — я заметил, что с тобой творится что-то неладное, еще до отъезда в Мексику.
— А разве ты вправе обвинять меня в том, что я задумываюсь о наших с тобой отношениях? — гневно возразила Верити. — И, к слову сказать, странные же у нас с тобой отношения, Джонас Куаррел. Тут есть о чем подумать! — многозначительно заметила она, дернув за кожаный ремень, стягивающий ее запястья. — Да любая мало-мальски здравомыслящая женщина поневоле задумается, на какую жизнь она себя обрекает.
— Понятно. Так ты размышляла именно об этом? Держу пари, ты разложила все по полочкам.
— Ну и что? В данных обстоятельствах это вполне нормально.
— Когда речь идет о том, что творится в твоей голове, ни о какой нормальной реакции и говорить не приходится. Не доверяю я твоим мыслям.
— Но это мои мысли, и будь добр с ними считаться.
— Ах так? Хорошо, вот тебе пища для размышлений. — Он просунул ногу между ее коленями, затем накрыл ладонью нежную, мягкую плоть.
— Джонас, ты просто мерзавец, — выдохнула Верити, чувствуя, как лоно увлажнилось помимо ее воли.
— Скажи, что не хочешь меня. Давай говори наконец, что решила от меня избавиться. — Он сильнее надавил своей теплой ладонью.
Верити машинально подалась ему навстречу, и Джонас, легко войдя пальцем в ее страждущее устье, стал проникать все глубже и глубже. Верити охнула.
— Настанет день, Джонас, и я скажу тебе…
— Я люблю тебя. Верити.
— У тебя довольно странная манера доказывать это. — Она тщетно пыталась освободиться от ремня. Горячее дыхание Джонаса опалило ее, его губы уже ласкали грудь. Она вся затрепетала, ожидая, что же последует дальше.
— С тобой мужчина поневоле будет вести себя необычно.
Он медленно скользнул вниз, касаясь ртом каждого дюйма ее тела. Его затвердевшая плоть толкнулась ей в бедро.
— Джонас, ты невыносим.
— Скажи, что любишь меня. — Он мягкими движениями дразнил узелок, скрытый в горячих складках ее лона. — Скажи, Верити.
— Ты прекрасно знаешь, что это так, — выдохнула она, извиваясь всем телом и шире разводя ноги.
— Скажи!
— Я люблю тебя. А теперь хватит подвергать меня дисциплинарному наказанию — развяжи мне руки, давай займемся любовью.
— Я уж было подумал, что ты никогда об этом не попросишь, — заметил Джонас, расположившись поудобнее.
— Развяжи ремень, — хриплым от желания голосом приказала Верити.
— Зачем? Так мне больше нравится. Очень сексуально. Приподними бедра повыше. Вот так. — Он опустился между ее ног, раздвинул пальцами нежные лепестки и медленно вошел в нее. Когда она напряглась, он двинулся резче. — Да, малышка, вот так. — Джонас склонился над ней, опершись на локти.
Верити застонала и закрыла глаза, ее затопила горячая волна желания.
— Теперь подвигай своими прелестными бедрами, радость моя. Давай же покажи, как сильно ты меня любишь.
— Подобные действия должны преследоваться по закону. — Верити резко вздохнула, когда он сжал ее округлые ягодицы. Сердце ее колотилось как бешеное.
— В постели свои законы, милая. Делай же, как я тебя прошу, любовь моя, — снова потребовал он, на этот раз низким, полным желания голосом. Он приподнял ее одной рукой и показал, что от нее хочет. Она тут же откликнулась сладостной дрожью.
— Джонас!
— Да, любовь моя, именно так. Радость моя, ты такая горячая, нежная! Ты сводишь меня с ума. Пусти, я хочу войти еще глубже. Обхвати меня своими ножками, они у тебя такие изящные, стройные. Ну же, любимая, покажи мне, как ты хочешь…
— Ах, Джонас… Джонас!
— Я знаю, тебе хорошо, любовь моя.
Он заполнил собой все ее естество, заскользил в такт движению ее бедер в стремительно нарастающем темпе. Огонь внутри нее разгорался все сильнее, и пламя рвалось наружу.
Взрыв настиг их одновременно. Его хриплый крик слился с ее стонами, оба наконец отдались всепоглощающей страсти.
Только Джонас может быть таким неистовым и даже жестоким в любви, пронеслось у Верити в голове. И в этом он весь — стоит ей завести разговор об их отношениях, как его сразу же разбирает от страсти и желания взаимности. И только он способен за все это время ни разу не задеть больную ногу.
Слэйд Спенсер открыл глаза. Холодные капли дождя упали ему на лицо. Все тело его ныло. Проклятый ублюдок, он не имел никакого права так с ним обращаться, никакого. Спенсер же не виноват, что нравится женщинам. Если Куаррелу не терпится пустить в ход кулаки, пусть поколотит свою подружку. Верити весь вечер всячески намекала Слэйду — уж он-то знает все эти женские штучки! А виноват, как всегда, один он.
Куаррел такой же, как все: обращается с ним как с последней дрянью. Надоело! Когда-нибудь он им отплатит за все свои унижения.
Постанывая от боли, Слэйд пополз к бортику фонтана. К горлу вдруг подкатила тошнота. Он немного подождал, пока внутри все уляжется, и пополз снова. Его трясло как в лихорадке.
Ему нужна пилюля — две пилюли. К несчастью, та, что дал ему в клинике доктор, больше не действует. Да что они знают, все эти доктора! Никто не понимает его. Спенсера. Никто не хочет ему помочь. Все против него. Ему это стало ясно уже много лет назад.