Да что там, она теперь все чаще боится помешать дочери, показаться навязчивой, уговаривает себя: не лезь с расспросами, захочет — сама расскажет, вообще у Леры сложный характер, и капризы в ее возрасте естественны. Лера капризная, это точно. А по утрам к ней лучше не подходить. У девочки низкое давление. Она по утрам, пока кофейник не выдует, заторможенная и злая. Лучше не дергать и вообще на глаза не попадаться.
Во многом Ева, конечно, сама виновата: не умела быть с дочерью строгой, требовательной… Дымов-то особого участия в воспитании дочери не принимал; она растила ее на пару с матерью.
Так и жили — мать Евы, Ева и Лера. Ну, очень женская семья. Забавно, у них и животные были исключительно женского пола: кошка и собака, и почему-то обеих звали Маня.
И климат в их «бабском царстве» был очень мягким: тепличные условия, атмосфера любви и заботы.
Ева прошла типичный путь мамаши-интеллигентки в нескольких поколениях. Поначалу терзалась вопросом «бить или не бить?». И вроде уже пару раз склонялась к тому, чтобы бить, а потом представляла, сколько желающих «бить», причем в самые больные места, ее девочка встретит за свою жизнь, и думала: чего ради она-то будет вставать в эту очередь?
В итоге Ева исключила из своей системы воспитания любой диктат и давление. Хотя, наверное, и не было никакой «системы», а была просто сумасшедшая материнская любовь и нежность.
С присущим ей чувством юмора Ева говорила, что из нее получилась настоящая еврейская мамашка, которая носится с дочерью, как курица с яйцом. Кашель или температура у ребенка представлялись вселенской катастрофой, все в семье было подчинено интересам Леры. Евиным смыслом жизни было Лерино счастье. Ни больше ни меньше, без пафоса.
Собственно, Еву и саму так воспитывали. Она так же росла в «бабском царстве», вдвоем с матерью. Отец ушел, оставив их, когда Еве было пять лет. Мать сделала Еву центром своей вселенной. Мать вообще была уникальной женщиной. Она всегда повторяла фразу, что наша жизнь нам не принадлежит и что незнание этой печальной истины рождает самые большие женские разочарования. Неизвестно, от каких разочарований это знание уберегло Еву, но она приняла сказанное на веру. Евина жизнь принадлежала дочери.
Так что история повторялась.
И так же, как у матери, было чувство вины перед дочерью, о чем много лет спустя догадалась Ева, было оно и у Евы перед Лерой.
Потому что, даже изливая на дочь свою любовь, она не могла заменить ей отца. И Ева всю жизнь чувствовала вину перед дочерью за то, что все сложилось так, как сложилось.
Студенткой Ева влюбилась в профессора. Герой ее романа был в возрасте и, что хуже всего, давно и безнадежно женат.
Впрочем, Ева далеко идущих планов не строила, ничего у возлюбленного не просила и, тем более, не требовала. Растворялась в любви и нежности, расцветала от счастья, и ей, как в песне, не было нужно ничего, кроме гвоздя в стене, на котором висел плащ любимого.
Ну, может, еще пара-тройка свиданий в неделю. В месяц их набегало десять или двенадцать, а за десять лет их связи…
Впрочем, неважно. Важно другое: в тридцать два года Ева поняла, что надо решаться на ребенка, время поджимает. Она уже была готова родить от профессора и даже страстно этого хотела, но почему-то программа давала сбой: забеременеть никак не получалось. А потом любимый скоропостижно умер — в пятьдесят лет от инфаркта.
Два года Ева приходила в себя, пытаясь вернуться к жизни. Смыслом жизни для нее теперь стал ребенок. Которого не было. А между тем ее «женское» время стремительно таяло, — вот уже тридцать пять, и надо срочно что-то решать… А рожать не от кого… Не от первого же встречного…
И вот однажды, в гостях у каких-то знакомых, Ева увидела мальчика. Вадик Дымов. Двадцать лет. Тонкий, застенчивый, нервный. Говорили, гениальный.
И замирая от стыда («Господи, я же старая-старая!»), она его обольстила.
Нет, она знала: это счастье ей не принадлежит. Она не хотела, не надеялась, не собиралась посягать на Вадима. Ей нужна была маленькая девочка (она почему-то была уверена, что родится девочка), которая придаст смысл ее жизни. А Вадим… Ева сама понимала, что они не пара, и не собиралась портить парню жизнь, подписывать на какие-то обязательства и вообще сообщать о ребенке. Пусть мальчик ничего не знает, будет лучше спать.
Их связь длилась месяц. Ева уже знала о беременности, и согласно ее плану, они с Вадимом должны были расстаться. Правда, это оказалось сложнее, чем она думала. Неожиданно она влюбилась в Дымова. Помимо того, что он был подходящим биологическим отцом для ее будущей дочери, он оказался ласковым и нежным, страстным и щедрым. Кроме того, Ева уже тогда видела: мальчик действительно необычайно одарен, у него большое будущее в музыке. Случилось незапланированное — Ева привязалась к нему. Разрывать пришлось с кровью и мясом.
Она повторяла себе, что обижаться не на кого, правила игры были известны изначально. Ты должна быть благодарна за дочь и последнее закатное женское счастье…
Она честно сказала ему, что все кончено. Нет, не так демонстративно, мол, разрыв и все такое, обойдемся без шекспировских страстей, но деликатно, мягко, изо всех сил стараясь не обидеть. Сказала: «Вадик, а я замуж выхожу… Нет, не за тебя. Почему не за тебя? Потому что я для тебя очень взрослая»…
А он как раз собирался ехать в Москву (ему уже во все уши пели «Гений, гений!», и было понятно, какое его ждет будущее — где он, и где Ева). Спросил: «Так что, мне уезжать без тебя?»
«Уезжай!» — как приговор себе подписала.
Ну, в общем, вот так и получилось.
Вскоре Еве стало не до любовных переживаний. Беременность протекала довольно сложно, все-таки тридцать пять лет, и здоровье не ахти. Помучилась Ева будь здоров — три месяца пролежала на сохранении, а вместо прибавки в весе, наоборот, похудела. И очень боялась родить какого-нибудь урода. А родила красавицу.
Правда, едва не умерла при родах. Но это уже нюансы. Главное, что у нее теперь была дочь.
Увидев дочку в первый раз, она серьезно и торжественно сказала:
— Здравствуй, Лера!
А Лера сразу выказала себя необыкновенным ребенком. Посмотрела на Еву испытующе, не мигая, дескать, здрасьте-здрасьте, а можно ли вам доверять? А потом улыбнулась.
…Лера прожила на свете целых пять лет, пока Вадим не узнал о ее существовании. И так бывает. И не у какой-нибудь там донны Розы из мексиканского сериала или Себастьяна Перейро, «торговца черным деревом», а вот у нее, у Евы Симаковой, всю жизнь испытывающей ужас от любых мелодрам.
Дымов вдруг сам позвонил. Через пять лет.
— Я приеду?
И Ева, проклиная себя — ну ты же знаешь, что не имеешь права, будь благодарна за дочь и не лезь в его жизнь, — выдохнула: «Приезжай!»
Он приехал и увидел Леру. И почему-то сразу догадался. Даже лишних вопросов не задавал. Только один: