— Психолог. Дело в том, что я стал заниматься этой темой еще несколько лет назад и случайно выяснил, какое огромное количество молодых людей знакомы с этой страшной заразой. Сначала были просто беседы. Потом некоторые стали оставаться у меня дома. Я не возражал. Это лучше, чем выгонять их в таком состоянии на улицу. Живу я один, у меня две комнаты. Иногда ко мне приходит мой друг из наркологического диспансера, и мы вместе пытаемся помочь ребятам. Кому-то помогаем, некоторым не можем. Но никого не выгоняем, разрешая им остаться. Иногда приходят и такие, которые не могут связать даже двух-трех слов, чтобы назвать свое имя. Я и не настаиваю. Они все знают, что отсюда их не выгонят и в милицию не сдадут. А для некоторых ребят это как убежище. Так вы будете пить чай?
— Лучше кофе, — пролепетала я, абсолютно ошеломленная его рассказом. Господи, неужели в наше время остались еще такие подвижники? Ведь они бывают только в кино. Про него фильм снимать нужно, книгу написать. А он живет в небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже и пишет докторскую диссертацию о трудных подростках, которым предоставляет убежище и даже пытается их лечить.
Викентий поднялся, чтобы приготовить мне кофе, а я смотрела на его затылок и думала о том, что он человек из другого времени. Просто случайно попал в наш сумасшедший век.
— Но почему вы их пускаете? — шепотом спросила я. — Вам за это платят?
Он повернулся и посмотрел на меня. Потом улыбнулся и покачал головой. Мне стало стыдно за мои дурацкие вопросы.
— Извините, извините меня, — поспешила я сказать. — И все-таки, почему вы так поступаете? Это же может быть опасно. Они в таком состоянии могут устроить все что угодно. Наркоманы бывают неуправляемы.
— Когда у них начинается ломка, на них страшно смотреть, — пояснил Викентий, снова поворачиваясь ко мне, — это же дети. В основном подростки четырнадцати-пятнадцати-шестнадцати лет. Домой им нельзя, у многих есть свои личные проблемы либо с родителями, либо с опекунами. У большинства неполные семьи, нет отцов, пьющие матери. В общем, я не могу их выгонять. Не получается. А они знают, что здесь можно остаться, и приходят именно ко мне. Очень часто приводят сюда и своих знакомых. Некоторые хотят вылечиться, освободиться от этой зависимости. И эти тоже приходят ко мне.
Викентий протянул мне чашку кофе и сел напротив. Я машинально сделала глоток, обожглась, закашлялась. На глазах выступили слезы. Он внимательно смотрел на меня. Я достала носовой платок, вытерла слезы.
— Вы говорите правду или решили просто посмеяться надо мной? — тихо спросила я этого странного человека.
— Не совсем понимаю вас, — отозвался Викентий. — По-моему, вы пришли ко мне кого-то найти.
— Я даже не могла представить себе, куда попаду. Значит, вы сделали из своей квартиры убежище для малолетних наркоманов? Неужели такое возможно?
— Так получилось, — ответил Викентий, — никто специально не планировал таких экспериментов. Но я считаю, что, если ребята мне доверяют, это нужно ценить. Поэтому их и не выгоняю. Некоторые едут отсюда прямо в наркологические центры и пытаются вылечиться. Некоторые отказываются.
— А как же ваша семья? Они не возражают против всего этого?
— Я же сказал, что живу один. Семьи у меня нет. Но надеюсь, когда-нибудь будет. Мне только тридцать четыре. Или вы считаете, что уже поздно?
Я смотрела на него и молчала. Целую минуту молчала. А потом начала говорить. И слушать свой голос.
— Откуда вы такой появились? И это в наше время, когда у нас герои — киллеры и олигархи, когда говорят, что самое главное в жизни — деньги, когда никто и ни во что не верит. Священники не верят в Бога, политики — в политику, депутаты — в демократию, члены правительства — в свое правительство. И вдруг вы… Откуда? Откуда вы такой, Викентий? Может, вы ангел и я случайно попала к вам в гости?
— Нет. — Он не улыбался. Только смотрел на меня так, словно изучал мои мысли. — Я обычный нормальный человек. Между прочим, вы до сих пор не представились.
— Ксения. Ксения Моржикова. Я ищу мальчика, который пропал два дня назад.
— Как его фамилия?
— Левчев. Константин Левчев. Его отец известный искусствовед. Может, мальчик бывал у вас? — Я достала фотографии и протянула их Викентию. Тот внимательно разглядел каждую. Потом вернул мне.
— Я помню этого мальчика, — сказал он, — Костя два раза был у меня. Да, это он. В очень плохом состоянии. Я даже думал вызвать «скорую». Один раз приехал мой друг нарколог и сделал ему укол. Во второй раз Костя сразу уснул. У мальчика были очень большие проблемы.
— Какие проблемы?
— Он перешел на внутривенные уколы. Это последняя стадия. Оттуда уже не возвращаются. Я хотел бы вас успокоить, но не могу. К сожалению, не могу. Ему уже невозможно помочь. Почти невозможно.
— Он сейчас у вас?
— Нет. Мы его не видели уже давно. Достаточно давно. Дней десять.
— И невозможно узнать, где он сейчас находится? Вы же понимаете, что его родители в таком состоянии…
— Понимаю, — помрачнел Викентий, — я даже не знаю, что нужно говорить в таких случаях. Родителям и без того очень тяжело. Но не обращать на мальчика внимания, когда он в таком состоянии…
— Они часто бывали в командировках, — попыталась я что-то объяснить, хотя понимала, что объяснить ничего невозможно.
— Вы полагаете, что это оправдание?
— Нет, — убежденно произнесла я, — но сейчас я меньше всего склонна к обвинениям. Они в отчаянии. Я пытаюсь найти их сына.
— Разумеется, вы правы. Я думаю, нужно поговорить с его друзьями. Мне кажется, что он стал таким не просто так, а под влиянием какого-то события в его жизни. Шокового события. Возможно, смерти кого-то из его близких. Как у него с родителями — все в порядке?
— Да. Отец, мать, старшая сестра учится в Нью-Йорке. Старший сводный брат — известный хирург в Санкт-Петербурге. Он его брат по отцу. Нормальная семья.
— Я с ним разговаривал. Он не пытался мне ничего рассказать, а я полагаю, что давить в подобных случаях неправильно. Но чувствовалось: его что-то угнетало, какое-то событие. Может быть, преступление, невольным свидетелем которого он стал? Вы сказали, его отец известный искусствовед?
— Да, Георгий Левчев. И мать тоже икусствовед. Я не думаю, что в его семье могли произойти какие-нибудь криминальные события.
— Значит, не в семье…
Кто-то позвонил в дверь, и Викентий, извинившись, вышел в коридор. Ошеломленная, я сидела на диванчике и пила кофе. Неужели есть еще такие люди? Неужели встречаются еще альтруисты? Это в наше-то время, когда ни у кого нет ни совести, ни идеалов? Затем вдруг устыдилась, что сижу в доме такого человека и рассуждаю как циник. Значит, есть такие люди. Значит, еще не все потеряно. И не нужно так беспокоиться за наших детей, если они приходят именно сюда. Выходит, нашли человека, которому доверяют больше, чем собственным родителям. Но какая трагедия могла случиться с Костей? Что за надлом, о котором говорит Викентий? Но наверное, он правильно почувствовал состояние мальчика, ведь он психолог. Эльвина тоже говорила, что Костя начал меняться в последние месяцы. Почему? Что произошло с мальчиком из очень благополучной семьи? Что именно? И куда он так внезапно исчез?