— Спасибо, — улыбнулся Гейтлер, — вас тоже. Вы ведь наверняка католик, как и все поляки?
— А вы лютеранин?
— Скорее агностик. Я убежденный агностик, пан Дзевоньский, меня трудно убедить, что нашими поступками управляет некий старец, наблюдающий за нами сверху. Очень трудно, — Гейтлер придвинул к себе чашечку чая.
— Мы заказали на вечер праздничный ужин, — сообщил Дзевоньский, — будем отмечать вдвоем. Если хотите, пригласим Гельвана и наших девушек из офиса. Или поедем куда-нибудь в ресторан.
Гейтлер замер. Сегодня ему нужно было сообщить самую неприятную весть своему работодателю и получить его согласие. Он продолжал спокойно завтракать, чтобы поговорить обо всем после того, как они пройдут в гостиную.
— Курылович уже вернулся обратно в Варшаву, — сообщил Дзевоньский, — но я думаю, вы обратили внимание на все эти статьи. Особенно блестящая статья была в «Коммерсанте». С одной стороны, как будто ругали спектакль, но с другой — так блестяще его подали, что любой заинтересованный человек захочет его увидеть. Это высшее мастерство.
— Да, — согласился Гейтлер, — я читал эту статью. Должен заметить, что ваш Холмский умеет работать. Я внимательно смотрю телевизионные передачи. Уже несколько раз по разным программам сообщали о нашем спектакле. Все идет нормально, пан Дзевоньский.
— Вам не кажется, что мы могли бы подготовить конкретного исполнителя для встречи «субъекта власти» в театре? — поинтересовался Дзевоньский.
— Вы никак не хотите успокоиться, — благодушно заметил Гейтлер, — вам нужна бойня, а не продуманная операция. Каким образом ваш человек войдет в охраняемый театр? Где он сядет? А вы знаете, где именно сядет наш «субъект власти»? И как ваш человек сможет к нему подойти? Если Служба Безопасности сработает нормально, то нашему «смертнику» не дадут даже руку поднять.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Дзевоньский, — я только спросил.
— Все должно идти по плану, — напомнил Гейтлер. — На первом этапе мы проверяем наши возможности по манипулированию ситуацией. В истории известны несколько случаев, когда покушение происходило в театрах. Самый известный — с Авраамом Линкольном. В России все помнят убийство Петра Столыпина. Не дергайтесь, Дзевоньский. Если мы заставим главу государства откликнуться на нашу рекламную кампанию, значит, мы на верном пути. И не форсируйте события. Неужели вы думаете, что мне так приятно сидеть на этой даче с таким чудесным человеком, как вы?
Дзевоньский взглянул на него, но ничего не ответил. Кофе они традиционно пили у камина. Когда устроились в креслах, Дзевоньский неожиданно спросил:
— Почему русские отмечают Рождество седьмого января? Это ведь нелогично. Сначала Новый год, а потом — Рождество…
— У них есть старый Новый год, — пояснил Гейтлер. — Никто и ничто не мешает им отмечать два раза Рождество и два раза Новый год. Такая традиция.
— Мне она не совсем понятна, — признался Дзевоньский. — Вы уже решили, как мы отметим сегодня Рождество?
— Я хотел попросить у вас разрешения покинуть вас на этот вечер. У меня другие планы.
Дзевоньский нахмурился.
— Только на вечер? — уточнил он совсем другим голосом.
— И если можно, на всю ночь. Я не собираюсь исчезать, если вы думаете об этом. Завтра днем я вернусь в наше «логово». Но мне хотелось бы отметить этот день с моей знакомой.
— И я обязан вам верить?
— Не обязаны. Вы можете приставить ко мне ваших «церберов». Но я их все равно обману и уйду. А вы начнете нервничать, когда я не вернусь ночевать. Поэтому я и решил вам сообщить, чтобы вы не волновались.
— Не хотите встречать Рождество со мной? — криво усмехнулся Дзевоньский.
— Это было мое самое заветное желание с тех пор, как я с вами познакомился, — пошутил Гейтлер, — но если серьезно, то у меня есть знакомая, с которой я хочу провести эту ночь. По-моему, вполне нормальное желание.
— Она не русская? — спросил Дзевоньский.
На долю секунды у Гейтлера дрогнули веки. Он вдруг осознал свою ошибку: ведь для русских католическое Рождество не столь важный праздник, как православное. Однако сразу исправил свою оплошность:
— Я же вам сказал, что они отмечают эти праздники дважды. А моя знакомая знает, что я немец.
— Вы сами говорили о нежелательности любых контактов. Если вам нужна женщина, мы можем снять номер в отеле и вызвать туда любое количество нужных женщин, — предложил Дзевоньский.
— Спасибо за предложение. Но я привык в таких вопросах обходиться собственными силами.
Дзевоньский долго смотрел на своего собеседника. Затем нехотя согласился.
— Хорошо, — сказал он, — но с одним условием. Вы возьмете с собой один из наших телефонов, чтобы я мог вас найти и хотя бы поздравить.
— Безусловно, — кивнул Гейтлер, — и обещаю вам его не выключать.
— Договорились, — у Дзевоньского испортилось настроение.
Он поднялся к себе в комнату и долго сидел на стуле, решая, как поступить. Оставаться одному на эту ночь не хотелось. Видеть Гельвана — тем более. Дзевоньский тяжело вздохнул и набрал телефон своего помощника.
— Купи мне билет на любой ближайший рейс в Брюссель, — попросил он. — А завтра утром я вернусь обратно. Один билет бизнес-класса.
— Сейчас сделаю, — понял Гельван. — Прислать машину за вами?
— Не нужно. Где ты будешь отмечать Рождество?
— С друзьями, — неопределенно заявил Гельван, — у меня есть друзья.
— Не забывай о моем приказе, — жестко напомнил Дзевоньский, — не трогать девочек, работающих в твоем офисе. Ни в коем случае. Ищи себе развлечения на стороне.
— Я помню, — обиженно заверил Гельван.
Дзевоньский бросил трубку. Конечно, нужно проследить, куда это ездит Гейтлер. Нужно выяснить, с кем он встречается. Для этого он привезет из Брюсселя два специальных телефона. В них будет вмонтировано передающее устройство. В следующий раз, когда Гейтлер поедет на встречу, нужно будет дать ему этот аппарат и проследить, куда он поехал. Нельзя так доверять этому генералу. Он доказал, что обладает невероятным умом. Придумать такую операцию с театром мог только талантливый человек.
В это утро он проснулся раньше обычного. Он не любил лежать в постели, проснувшись, и нежиться под теплым одеялом. Сказывалось его спортивное прошлое, когда время учебы и занятий было расписано по минутам. Будучи по натуре рациональным прагматиком, он менее всего был похож на изнеженного флегматика или меланхолика, способного провести под одеялом все утро. Но в этот день он лежал под одеялом и вспоминал самые важные эпизоды своей жизни. Именно в этот день пять лет назад бывший президент удивил всех своих помощников, всю страну и весь мир. Он всегда был непредсказуемым человеком. И в тот день неожиданно объявил, что уходит в отставку, оставляя вместо себя главу правительства. Сказать, что это был эффект разорвавшейся политической бомбы, — значит ничего не сказать.