— Вам не слишком жарко, Августа? — спросил Гарри с вежливой заботливостью.
Она решительно помотала головой:
— Нет, нет, я чувствую себя прекрасно, милорд. А теперь скажите, вы подошли ко мне, чтобы пригласить меня на танец? Или хотите прочитать мне очередную лекцию о том, как мне следует себя вести?
— Скорее всего последнее… — Гарри взял ее за руку и повел через открытые стеклянные двери в сад.
— Этого я и боялась. — Августа играла веером, пока они шли по террасе. Потом со щелчком закрыла его. — Я с тех пор очень много думала, милорд.
— И я тоже. — Гарри заставил ее остановиться возле каменной скамьи. — Присядьте, моя дорогая. Мне кажется, нам нужно поговорить.
— О господи! Я же знала! Я просто уверена была, что так и будет. — Она мрачно посмотрела на него и грациозно присела с ним рядом на краешек скамьи. — Милорд, вам это не поможет. Мы либо примиримся с обстоятельствами, либо покончим с вашей затеей.
— Что именно мне не поможет? — Гарри поставил одну ногу на краешек, скамьи и облокотился на колено. Он внимательно смотрел в серьезное лицо Августы, сидящей напротив него в тени. — Это, случайно, не имеет отношения к нашей помолвке?
— Вы догадливы. Я все время думаю о том, что случилось, и ничего не могу с собой поделать: я уверена, вы действительно совершаете страшную ошибку. Я хочу, чтобы вы поняли: вы оказали мне большую честь своим предложением, однако для нас обоих будет лучше, если я все-таки устрою скандал и разорву помолвку!
— Не делайте этого, Августа, — проговорил Гарри.
— Но, милорд, теперь, когда у вас было время все обдумать, вы, конечно же, поняли, что союз между нами просто невозможен?
— Нет, я считаю, что наш союз вполне возможен и у нас все получится.
Августа поджала губы. Потом вскочила:
— Что вы хотите этим сказать, сэр? Может быть, вы надеетесь, что сумеете силой заставить меня соответствовать вашим представлениям о достойной добродетельной супруге?
— Не стоит говорить за меня, Августа. — Гарри взял ее за руку и мягко заставил снова сесть на скамью. — Я хотел сказать лишь одно: по-моему, при незначительных усилиях над собой мы сможем прекрасно ужиться.
— И кто же из нас, по-вашему, должен делать над собой усилия, милорд?
Гарри вздохнул и задумчиво уставился на массивную стену, окружавшую сад.
— Мы оба, без сомнения, должны чуточку перемениться, как того требует любой брак.
— Ясно. Давайте только кое-что уточним. Вот, например, какие именно изменения вы хотели бы видеть во мне, сэр?
— Для начала было бы неплохо, если бы вы перестали танцевать вальсы с Лавджоем. Что-то в этом человеке мне не нравится… И сегодня вечером я заметил, что он начинает проявлять к вам повышенный интерес.
— Да как вы смеете, сэр?! — Августа снова вскочила, вне себя от гнева. — Я буду танцевать вальс с кем захочу, а вам следует усвоить прямо сейчас: я никогда не позволю ни своему мужу, ни кому-либо еще диктовать, с кем я должна танцевать! И мне очень жаль, если подобное поведение кажется вам слишком вольным, сэр, но я должна заверить вас, что это еще только цветочки и я способна на гораздо большие вольности.
— Понятно. И я, разумеется, весьма встревожен вашими словами.
— Вы что, смеетесь надо мной, Грейстоун? — Глаза Августы яростно сверкали.
— Нет, дорогая, ничуть. Присядьте, пожалуйста, если вам не трудно…
— Очень трудно! Я не желаю садиться. Я намерена немедленно вернуться в зал, отыскать свою кузину и отправиться домой. А еще я собираюсь сообщить дядюшке, что незамедлительно разрываю нашу помолвку!
— Вы не поступите так, Августа.
— Почему это, скажите на милость?
Гарри снова взял ее за руку и еще более мягко, но одновременно и более настойчиво потянул и заставил сесть:
— Потому что я считаю вас в высшей степени порядочной молодой дамой, несмотря на вашу горячую, непокорную головку. Я считаю вас женщиной, которая ни при каких обстоятельствах не станет награждать мужчину знаками внимания, а потом обманывать его надежды…
— Знаками внимания? — Глаза Августы расширились от ужаса. — О чем вы говорите?
Пора, решил Гарри, пора пустить в ход мягкие угрозы, а возможно, даже легкий шантаж!.. Августу необходимо немножко подтолкнуть в нужном направлении. Она — это совершенно очевидно — сопротивляется любому упоминанию о браке.
— По-моему, ответ вам хорошо известен. Или вы уже забыли сцену на ковре в моей библиотеке две ночи назад?
— На ковре в вашей библиотеке? Господи помилуй! — Августа так и застыла на скамье, не сводя с него глаз. — Милорд, вряд ли вы просто так упомянули об этом. Вы нарочно говорите гадости. Вы что же, вообразили, что, позволив вам целовать себя, я тем самым связала нас с вами узами помолвки?..
— Мы с вами не только целовались, Августа, и, я полагаю, вы прекрасно помните об этом.
— Да, я допускаю, что позволила вам кое-что лишнее. — На лице ее появилось отчаянное выражение.
— Кое-что лишнее? Да вы были почти раздеты, когда мы были вынуждены остановиться! — напомнил ей Гарри с точно рассчитанной грубостью. — И если бы не пробили часы, то мы действительно зашли бы чересчур далеко. Я знаю, что вы горды на свой современный манер, Августа, однако вы вовсе не жестоки.
— Жестока? Но что же в моем поведении жестокого? — возмутилась она. — По-моему, ничего. Вы просто использовали меня, сэр!
Гарри пожал плечами:
— Я полагал, что мы с вами помолвлены. Ваш дядюшка принял мое предложение, ну а вы сами пришли ко мне в столь поздний час. Что же я должен был подумать? В самый раз было предположить, что вы завлекали меня и были более чем щедры, расточая мне знаки внимания.
— Я не верю ни одному вашему слову! Вы просто все перевернули с ног на голову. Запомните раз и навсегда: никаких знаков внимания я вам не расточала, Грейстоун!
— Вы себя недооцениваете, моя дорогая. — Он загадочно улыбнулся. — Я-то как раз счел эти знаки внимания весьма многообещающими. Я никогда не забуду ощущения того, как ваша прелестная грудь покоилась в моей ладони. Нежная, полная, округлая. А вершину ее венчал розовый бутон, расцветавший под моими пальцами…
Августа вскрикнула в ужасе и отчаянии:
— Милорд!
— Неужели вы действительно думаете, что я могу забыть изящный изгиб ваших бедер? — продолжал Гарри, прекрасно видя, как с его интимными воспоминаниями самообладание покидает Августу. Но он решил про себя, что эту молодую даму давно пора сурово проучить. — Округлые и изумительные формы, как у греческой статуи… Я навечно сохраню в душе, словно самую большую драгоценность, то, как великодушно вы позволили мне коснуться ваших прелестных бедер, моя радость.
— Но я вовсе не позволяла вам их касаться, — запротестовала Августа. — Вы сами все делали, без всякого разрешения…