Потом он двинулся навстречу ее желанию, прильнул к ней, сжимая ей грудь легко, уверенно и ритмично, и все части ее сознания просто оставили Сору, а на постели билась уже не она, а что-то иное, живое и чувственное.
— И еще? — спросил он.
Только трижды глубоко вздохнув, сумела она прошептать в ответ:
— А что же еще может быть?
Его губы опустились к ее соску, и каждый мускул ее тела застыл в напряженном ожидании. Губы его сомкнулись, а она шевельнула находившейся под ним ногой. Потом губы его касались каждого сантиметра ее груди, пока ноги ее не поднялись и не сомкнулись у него на талии в открытой мольбе лкхбви, и он повторил то же самое, перейдя к другой груди. Когда наконец он откинулся назад, холод кельи проник в ее влажную от его ласк грудь. Это на самую малость вернуло ей способность мыслить, внесло хоть какую-то стройность в работу ее мозга, и Соре захотелось говорить с ним, упрашивать его.
— Замерзла, моя маленькая? Дай я тебя накрою, — тихо прошептал он.
Медленно, очень медленно опустил он на нее свое тело, закрыв собой сначала нежную кожу живота, потом грудь. Ее соски потонули в поросли на его груди, а сама его грудь, опустившись на нее всем весом, распластала ее под ним и впервые открыла ей чудо прикосновения плоти к плоти.
Жизнь ее все время тянулась своим чередом, скучно и размеренно или страшно и ужасно, лишь иногда в ней случались светлые моменты. Нарастающий момент был в ней самым приятным. Ее золотистый мужчина. Его губы касались ее век, его аромат дразнил ее нос. Она приподняла голову и ответила на его поцелуй своим поцелуем, свежим и страстным поцелуем способной ученицы.
Теперь уже его губы открылись навстречу ее губам, теперь уже он позволил им двинуться вниз по дорожке, ведущей к раю, и, когда они оторвались от его тела, чтобы сделать вдох, она с благодарностью услышала, как тяжело дышит он теперь, и ощутила, как сильно бьется его сердце совсем рядом с ее собственным сердцем.
— Наслаждение. — Голос его вышел из-под контроля, а в пустоте кельи он прозвучал еще сильнее. — Наслажде ние, — повторил он уже чуть тише, — чудесная вещь. Оно способно быть одновременно и неспешным, и яростным, сжигающим все запреты, что стоят на его пути. — Он склонился над ней немного в сторону, и рука его от места на ребрах, где она до этого покоилась, скользнула вниз, к ее бедрам. — Этот наш пожар зажег все вокруг. Сора, я весь пылаю.
Его невнятное красноречие сказало ей гораздо меньше, чем легкая дрожь в его руках, на которых он возвышался над ней.
— Сора, покажи мне, что ты хочешь.
Она обнаружила, что ее пальцы тоже дрожат, когда взяла его руку и положила ее на свое лоно, но больше ему ничего не надо было подсказывать. Одно за другим находил, узнавал он самые чувствительные ее места, показывая ей, что все, что было до этого, служило лишь подготовкой к главному. Когда сначала один, потом другой его палец проник внутрь нее, душа Соры просто тихо поплыла по волнам наслаждения. И ни его тихие слова, предупреждающие о грядущей боли, ни осторожные его прикосновения, ни само начало встречи ее тела с его мужской сутью не способны были остановить восходящего потока, который нес ее вверх.
Ткани ее медленно уступали: не вся пока ее воля согласна была заставить ее тело стать частью его тела. Но вызванная этим неловкость ни в какое сравнение не шла с тем огнем страсти, который зажгли в ней его руки. Произносимое им заклинание «не могу ждать, не могу ждать» означало лишь только то, что он медленно, постепенно проникал внутрь, сдавая назад и снова двигаясь; вперед, пока она не впилась в отчаянии ногтями в его тело. Потом он пробился все-таки через ее девственность и, задыхаясь, удивленно усмехнулся в ответ на прозвучавший из ее уст стон:
— Ну, наконец-то!
Ее нетерпение стало неудержимым. Ее руки сжимали его талию, притягивали ягодицы, в ее вздохах звучало его имя. Это зажгло в нем огонь.
И то, что было осторожной, нежной лаской, вдруг стало яростным неистовством. Уильям увлек ее в самый центр бури, где то вздымал ее до самого верха, то опускал на самое дно до тех пор, пока ее тело уже больше ничего не желало и не способно было ничто принять в себя. Она захватили его в плен своих рук, своих ног, сжала его и неслась с ним в танце, а все вокруг стало светлым и красочным.
В этом благословенном месте золото текло меж ее пальцев, золотом был пропитан запах окружавшего ее воздуха. Золотые волны накатывались и отступали с каждым движением Уильяма, становились еще дороже золота благодаря его поддержке и единым откровением сливались в неразделимое целое. Уильям и Сора, Сора и Уильям. Они слились вместе, богатство их тел перешло в богатство их душ и осталось таковым, когда огонь страсти стал затихать.
Может быть, это богатство душ и не исчезнет теперь никогда, подумалось Соре.
Она отчасти вернулась на землю, когда на нее вдруг упала вся тяжесть его тела.
— Извини, — простонал он и снова приподнялся над ней. Охваченная сожалением, она еще один последний раз прижала крепко его к себе и отпустила. Он понял все, ошеломив ее своей духовной близостью, опустился рядом и откинул ей волосы от лица. — У нас еще не все закончено, — пообещал он ей.
— Да, — откликнулась Сора, но не потому, что была с этим согласна, а потому что надеялась на это. Сила вернулась ее телу, в порыве нахлынувшей жажды действовать она отбросила закрывавшие тюфяк одеяла к но гам. — Мне так жарко, — пожаловалась она.
Ночью она забросила на него ноги, он дернулся и проснулся.
— Черт возьми, женщина, ты опять замерзла.
— Да.
— Если бы ты не сбрасывала одеяла…
— Ты мог бы согреть меня, — предложила она, сжимаясь в комочек под его рукой.
— Да, распутница, мог бы. Но я не буду. — Он прижал ее к себе и поцеловал в темя. — Ты слишком неопытна, а я… стоп! Где научилась ты всему этому?
Она оторвала губы от его соска.
— От тебя. А разве тебе не нравится?
— Я не знаю. Я… не об этом. Думаю, мне нравится. Прекрати это! — Он взял ее за подбородок и, не выпуская, передвинулся так, что теперь они лежали лицом к лицу. — Дождись следующей ночи, любовь моя, и я снова принесу тебе радость. Меж нами слишком большая разница, что бы тебе приятно было повторение всего уже в эту ночь.
— Ты не желаешь меня? — От этого отказа голос ее задрожал.
— Не желаю тебя? О Господи, женщина. — Он взял ее руку и положил на свой орган. — Он полон желанием к тебе как и прежде. Но есть нечто большее, я люблю тебя. Ты самая честная женщина в мире. Щедрая, умная.
— Я опять похожа на монашку. — Она вздохнула.
— О нет. — Он засмеялся и с выразительным отрицанием покачал головой. — Вы еще и упрямы, непреклонны и вздорны, и я никогда не положу рядом с вами камень, если голова моя близко и я рассердил вас.
— Мне никогда не приходилось бить кого-нибудь прежде, — возразила она. — По крайней мере не камнем.