— И вашему сыну пришлось сражаться во всех этих бесконечных битвах за корону?
— Нет, нет. Матильда удалилась в Руан. Да и зачем ей было воевать со Стефаном, когда его собственные бароны так здорово справлялись с разрушением Англии своими бесчисленными мелкими стычками? — с горечью в голосе промолвил лорд Питер. — Она сидела за Ла — Маншем, наблюдала и выжидала. Час ее мести приближался. Она готовила к битве сына.
— Он ведь уже пытался захватить Англию, — заметила Сора.
Лорд Питер был удивлен.
— Значит, вы следите за великими деяниями наших суверенов?
Она опустила голову, как и приличествовало скромной девушке, но голос ее прозвучал твердо:
— Я владею землями, через которые маршируют армии. Своим слабым женским разумом я стремлюсь понять то, что ему доступно. Но мы здесь живем на краю света, и мне приходится слышать об очень немногом, и то с опозданием на два года.
Лорд Питер почувствовал, что за ее словами скрывается острый интерес к происшедшему, и попытался все разъяснить.
— В последний раз это случилось, когда Генриху было только четырнадцать, но говорят, из него вырос могущественный правитель. Он доставлял много бед Стефану из своих владений в Нормандии, а кое-кто говорит, что он уже высаживался с войском и в Англии. — Внимательно глядя на девушку, он добавил: — Генриха сделали герцогом Нормандским, после того как король Шотландии посвятил его в рыцари.
Улыбка, осветившая лицо Соры, была для него словно награда.
— Король Шотландии — его дядя, не правда ли? Вспомнив о том, кто она, Сора снова опустила голову и сложила руки, но лорда Питера уже невозможно было обмануть. Перед ним проявился острый, пытливый ум, томимый неведением. Он же был человеком, который не позволил бы угаснуть такому разуму в мужской голове и который был в свое время научен собственной женой тому, насколько опасно не обращать внимания на это качество у женщин.
— Да, он приходится Генриху дядей. По-моему, все короли и крупные феодалы Европы ему родственники. По наследству от матери к нему перешло Герцогство Нормандское. От отца он получил провинции Мэн и Анжу. Бог свидетель, этот мальчик уже унаследовал столько земель и столько власти, а он еще добивается трона властителя всей Англии.
— Король Стефан не уступит трон на милость Генриху.
— Нет, но годы прошедших битв состарили Стефана. Человек не может жить вечно, — сказал он, не вполне убежденно и надеясь на обратное.
— Что же будет с нашей бедной Англией? — спросила девушка.
— Я не знаю. — Лорд Питер вздохнул. — Я не знаю. Девятнадцать лет назад все казалось таким простым. Королева Матильда была единственным живым ребенком славного короля Генриха, и он заставил баронов поклясться поддержать ее притязания на трон. Но она женщина, и к тому же надменная женщина.
— Такую пилюлю надменным мужчинам глотать горько, — с юмором откликнулась Сора.
— Вы демонстрируете невероятную проницательность, — ответил он на ее шутку. — Когда умер Генрих — дед нынешнего Генриха, — Стефан заявил права на трон в Лондоне, и Англия провозгласила его своим королем. Это решение казалось идеальным. Он был внуком Вильгельма Завоевателя, так же, как и Матильда. Он был обаятелен, щедр и отважен. Бароны полагали, что Стефан принесет процветание. Очень скоро мы обнаружили, что обаяние, щедрость и отвага не могут заменить не останавливающейся ни перед чем суровости, так необходимой монарху.
— Я даже не могу припомнить времен процветания, — сказала Сора. — Я родилась в тот год, когда умер славный король Генрих.
— Да, целое поколение детей выросло в обстановке раздоров. Законность отсутствовала, и сильные запугивали тех, кого им следовало защищать. Воспоминания об этих прошедших годах леденят мою кровь.
— Мне это понятно. Мои собственные земли, земли, которые оставил мне отец, медленно тают благодаря заботе «добрых соседей».
— А разве лорд Теобальд не выходил туда с войском?
Уголки рта Соры приподнялись в усмешке. Это было так естественно, хотя у других людей она никогда ничего подобного и не видела.
— Слишком холодно, чтобы лорд Теобальд вообще куда-нибудь выходил бы.
— Я понимаю.
— Простите мне, что я вас перебила. Жажда новостей заставила меня забыть о правилах хорошего тона и отвлекла от искреннего интереса к истории вашего сына.
— Не надо извиняться. Разговор о процветании страны дал мне время, чтобы успокоиться. Вы видите, я все еще не могу говорить об Уильяме без сердечной боли. Меня просто бесит, что пострадал он ни за что. Ни за что! — Он покрутил головой из стороны в сторону, пытаясь снять возникшее в шее мускульное напряжение. — Мы сражались с соседом, просто незначительное столкновение. Самая наимельчайшая стычка.
— Ваш сын был ранен?
— О Господи, да. Удар пришелся ему в затылок. Свитый из железных колец капюшон оставил кровавые отпечатки на его шее, легкий шлем с забралом был смят. Нам пришлось разрезать шлем. Такой удар убил бы менее мощного мужчину, но не моего Уилла. Два дня он лежал без сознания, и мы боялись за его жизнь, Кимбалл и я. — Лорд Питер передернул плечами. Ему было неловко от непривычного ощущения страха, от неуловимых чувств любви. — Да, он — мой единственный оставшийся в живых сын и отец Кимбалла. И вот он лежал рас простертый, бледный и неподвижный, едва дышавший, словно огромный дуб, сваленный на землю. Однако он проснулся. Он как ни в чем не бывало поднялся и потребовал, чтобы принесли завтрак и зажгли эти проклятые факелы. А в очаге в это время горел огонь, и дневной свет врывался через стрельчатые окна.
Сора задумчиво склонила голову.
— Когда это случилось?
— Два месяца тому назад.
— Он здоров, милорд? — спросила она, исполненная нежности к его горю.
— Здоров как бык. Разумеется, у него болит голова. Но какая польза от его здоровья. Он уже не настолько молод, чтобы можно было легко приспособиться. Ему уже, черт возьми, почти двадцать семь. Он заслужил свой герб и был посвящен в рыцари за храбрость на поле брани, когда ему исполнилось всего пятнадцать лет. Он следил за тем, как управляются земли его матери, все эти проклятые мрачные годы со времени смерти старого короля Генриха. Он громадный мужчина, слава Господу. Ноги его — как стволы деревьев, а плечи бугрятся от мускулов. Он боец и человек действия, но сейчас он даже не выходит из дома. Он стыдится того, что люди увидят его, и боится выглядеть глупо. Но и дома он ничего не делает.
— Потому что боится попасть в глупое положение? — Сора поняла его. Внутри у нее все сжалось, когда она припомнила, как она сама попадала в дурацкое положение, как вокруг звучал беззаботный смех, а ее переполняла боль.
— Именно так. И еще потому, что ему хочется выйти из дома. Он не соглашается принять помощь и не может помочь себе сам. Он просто сидит, погруженный в свои мысли, и пьет.