– Где тебя найти, когда мы вернемся? Нас ведь всех переведут.
– А зачем тебе это?
– Я хочу знать еще больше.
Он улыбнулся:
– Это не единственная причина.
– В причинах я как-нибудь сама разберусь, – отрезала она сердито.
– Мы с тобой какие-то заторможенные, – сказал он.
Пруфракс посмотрела на него пристально, возмущенная и озадаченная одновременно.
– Я хотел сказать, – продолжал Клево, – что мы оба – ястребы. Товарищи по оружию. Для ястребов спариться так же просто, как вот это. – Он прищелкнул пальцами. – А мы с тобой все время ходим вокруг да около.
Пруфракс придала своему лицу непроницаемое выражение.
– Разве у тебя нет восприимчивости по отношению ко мне? – спросил он насмешливым тоном.
– Ты настолько выше меня по рангу…
– И все-таки?
– Я чувствую к тебе что-то особое, – произнесла она, уже гораздо мягче.
– Понимаю, – прошептал он едва слышно.
Вдалеке от них взвыл сигнал тревоги.
– По-другому не было никогда.
– Что ты имеешь в виду?
– Устройство жизни не могло быть другим до меня.
– Не говори глупостей. Все это здесь.
– Если мандат сделал Клево, то он туда это и поместил. Значит, все это неправда.
– А почему ты так расстроена?
– А с чего мне радоваться, если все, во что я верю… всего лишь миф.
– Думаю, я никогда не ощущала особой разницы между мифом и реальностью, потому что режим открытых глаз не был для меня полноценной реальностью. Это не реальность, в том числе и ты сама… Это… все это происходит в режиме закрытых глаз. Так что тебя так расстроило? Ты и я… мы даже не люди в полном смысле этого слова. Я вижу тебя насквозь. Ты жаждешь Удара, сражения и больше почти ничего. А я вообще тень, даже по сравнению с тобой. А она настоящая. Она его любит. Она жертва в меньшей степени, чем кто-либо из нас. А потому что-то должно измениться.
– Если только в худшую сторону.
– Если мандат – это ложь, то и меня не существует. Ты отказываешься воспринимать все, что в тебя вводят, а у меня нет другого выхода, и иначе я буду даже не тенью, а чем-то еще менее реальным.
– Я не отказываюсь воспринимать. Просто все это нелегко усваивается.
– Ведь ты сама все это начала. Ты подкинула мысль насчет любви.
– Нет, ты!
– Ты знаешь, что такое любовь?
– Восприимчивость.
В первый раз они занимались любовью в оружейном блистере. Такой поворот событий не стал для них неожиданностью, они сближались настолько осторожно, что со стороны это показалось бы смешным. Пруфракс становилась все более восприимчивой, а он постепенно избавлялся от своей сдержанности и настороженности. Все произошло стремительно, неистово и было совершенно непохоже на тот помпезный балет, каким так гордились ястребы. Никакого притворства, все просто и безыскусно. Полная зависимость друг от друга. Но те физические удовольствия, которыми они одаривали друг друга, были ничто по сравнению с чувствами, всколыхнувшимися внутри них.
– Что-то у нас не слишком хорошо, – сказала Пруфракс.
Клево пожал плечами:
– Это потому что мы стесняемся.
– Стесняемся?
Он объяснил ей. В прошлом, в некоторые периоды прошлого – потому что такие явления многократно возникали и сходили на нет, – любовные игры были чем-то большим, чем физическое взаимодействие, даже большим, чем просто выражение товарищеских чувств. Они закрепляли некие устойчивые узы между людьми.
Пруфракс с трудом поверила в то, что услышала. Как и многое другое, о чем она узнала от него, подобная разновидность любви казалось ей странной, даже нелепой. А что, если один из ястребов погибнет, а другой будет продолжать любить? Сможет ли он после этого сражаться? Но с другой стороны, все это звучало захватывающе. Стыдливость – это страх раскрыться перед другим человеком. Ты становишься нерешительным, ты чувствуешь смятение из-за того, что этот человек становится для тебя кем-то очень важным. Если когда-то действительно существовали подобные эмоции, совершенно чуждые нынешним людям, значит. Клево прав и от прошлого их общество отделяет гигантская пропасть. А то, что она сейчас испытывает эти же самые чувства, демонстрировало, что по природе своей она не так уж далека от своих предшественников, как ей хотелось бы.
Сложные эмоции не поощрялись ни среди наземников, ни среди ястребов. Сложные эмоции требуют сложного выражения. А в войне отдается предпочтение простому и прямолинейному.
– Но ведь до сих пор мы всего-навсего беседовали, – сказала Пруфракс, держа его за руку, осматривая один за другим его пальцы. Они почти не отличались от ее собственных – лишь чуть подлиннее, чем у ястреба, – чтобы легче было работать с приборами.
– Беседа – это самое человеческое занятие из всех доступных нам.
Она рассмеялась.
– Теперь я знаю, кто ты такой. – Она задержала взгляд на уровне его груди. – Ты – книжный червь, затворник. Да уж гулякой тебя никак не назовешь.
– А откуда ты узнала это слово – «гуляка»?
– Ты ведь сам снабжал меня литературой. Ты инструктор по духу своему. Ты говоришь так, словно занимаешься любовью. – У нее появилось какое-то тревожное ощущение. Она перевела взгляд на его лицо. – Но это не значит, что мне не нравится заниматься с тобой физической любовью.
– Ты очень восприимчива, – сказал он. – В обоих смыслах.
– То, что ты говоришь, – прошептала она, – не столько правда, сколько проявление любезности. – Она повернулась к нему, и Клево провел рукой по ее волосам. – А любезность – признак упадочничества. То, что человек, который писал про небеса и преисподнюю, называл грехом.
– Проявлять любезность в разговоре значит признавать, что твой собеседник может видеть мир или чувствовать не так, как ты. Значит признавать право каждого человека на индивидуальность. Но все это закончится на нас с тобой.
– Даже если ты сумеешь убедить вышестоящих?
Он кивнул:
– Они хотят повторять успех снова и снова, без всякого риска для себя. Создание новых индивидуальностей – это риск, а потому они просто воспроизводят прежних особей. Людей становится все больше и больше, а индивидуальностей – все меньше. Например, таких, как мы с тобой, все больше и больше, а людей с другим генотипом – все меньше. Значит, и история будет все упрощаться. Мы несем в себе гибель для истории.
Она подплыла к нему, стараясь очистить свой разум, как она делала прежде, стереть лишние мысли, подтверждающие его правоту. Ей вдруг показалось, что она разобралась в существующей общественной структуре, и она сказала ему об этом.