— Утирок не хватит, — возразил Володя.
Вчера они обсуждали наличие естественных монополий в экономике России. Генка занимал позицию с точностью до наоборот.
Говорил о необходимости пересмотра результатов приватизации и введения жесткой природной ренты. Генка, чья жена преуспела в частном бизнесе, с ненавистью относился к новым русским предпринимателям как к классу. Как биологический вид, подлежащий уничтожению, рассматривал этих пройдох, взяточников и казнокрадов. Но Гена был отчаянным спорщиком. А какой диспут без противоположных точек зрения?
Их увело далеко в сторону: вспомнили революции, Февральскую и Октябрьскую, положение в сельском хозяйстве и нефтедоллары, питающие государственный бюджет. Лена прокашлялась и напомнила о себе:
— В патентоведении тоже много недостатков.
— Вот именно! — подхватил Володя. — Наши самолеты — лучшие в мире! Насколько плохо мы делаем автомобили, настолько же хорошо самолеты. Но мы не можем их продать! Потому что они напичканы изобретениями — нашими, российскими, подчеркиваю, но запатентованными в других странах. Сунься мы за рубеж, и авиазавод вместе с «Росвооружением» прогорят на многомиллионных штрафах за нарушение патентов какой-нибудь Бурунди.
— Поделом! — злорадно сказал Гена. — За идиотизм нужно платить или, наоборот, вместо денег шиш получать. Да мы только за автомат Калашникова могли столько выкачать! Как из пяти нефтяных месторождений! И при этом пачкаться не надо с танкерами, цистернами и нефтепроводами.
— Сейчас Ижевский завод, — подала голос Лена, — очень широко патентует автомат Никонова, практически во всех странах, где только есть механическая мастерская, хоть в Бурунди. Крупное изобретение лучше разбивать на десятки или сотни мелких, по числу зависимых и независимых пунктов формулы изобретения, и на каждый получать патент. Так отсекаются возможные конкуренты на этапах промышленного производства. Мальчики! Что же мне делать с Канарейкиным?
— Ничего! — быстро и с готовностью ответил Гена. — Как сидела на синекуре, так и сиди! Не рыпайся, молчи в тряпочку.
— Я так не могу! — возразила Лена. — Меня воспитали… Родина, справедливость… и вообще.
— Ой, какие мы сознательные! — насмешливо пропел Гена. — Пионеры-ленинцы!
— Заткнись! — сказал Володя. — Можешь завтра с утра не ходить на работу? — спросил он жену. — У меня есть один приятель, следователь. Мы бы подъехали к нему и посоветовались.
— Хорошо, — согласилась Лена.
И с горечью подумала, что у Володи появились друзья, которых она не знает. Но уж лучше друзья, чем подруги.
— Давайте, доносите, — подбодрил их Гена, — молодогвардейцы перестройки.
Володя провожал Лену до метро, и она высказывала свое негодование по поводу приспособленческой философии Геннадия.
— Не воспринимай серьезно, — заступился за друга Володя. — Генка на самом деле вовсе не прожженный циник, каким хочет казаться. Просто у него такая манера, если ты говоришь «белый», он тут же ответит «черный», если ты что-нибудь хвалишь, ему обязательно нужно это обругать. Если бы мы решили ничего не предпринимать, он бы первым помчался в прокуратуру.
Лена почти не слушала. Генкин характер знала не хуже мужа. Завела разговор, чтобы не молчать. Как всегда после пролитых слез, Лена чувствовала легкость в теле и в мыслях. Хотелось возвышенного и сентиментального.
«Как странно, — думала она, — Володя провожает меня. Словно мы чужие. Нет, как будто восемнадцать лет назад, до свадьбы. И мне так хочется, чтобы он меня поцеловал и долго не уходил, говорил о любви».
Тогда они по нескольку часов стояли в подъезде, и никаких сил не было расстаться.
Выходила мама и кричала в пролет:
— Сколько можно? Я видела в окно, когда вы пришли!
— Иду! — заверяла Лена и еще тесней прижималась к Володе.
Потом выходил папа, перевешивался через перила:
— Где вы там? Дочь! У тебя совесть есть? Парню через весь город до общежития топать. Метро вот-вот закроется!
— Уже иду! — Лена поднималась на одну ступеньку, но через секунду снова оказывалась в объятиях Володи.
В конце концов родители ставили ему раскладушку на кухне. Когда в квартире все затихало, Лена тайком пробиралась к Володе.
Расстаться на полдня было тяжким испытанием, на сутки — каторгой. После свадьбы родители Володи (семья военных, по тем временам состоятельных) выделили сорок рублей в месяц, чтобы молодые снимали комнату. Лена и Володя бросили ходить в институт. Не до учебы! Чуть не вылетели, сессию сдали на трояки, стипендий лишились. Пришлось возвращаться к родителям Лены. По утрам их с боем выгоняли на учебу. Они заходили за угол, ждали, пока мама с папой выйдут из подъезда, и бегом домой.
Кажется, только вчера все было!
Володя не понял, чем вызван горестный вздох Лены. О Генкиной судьбе сокрушается? Добрая душа! Всех она жалеет! Поцеловать ее на прощание или глупо?
— Встретимся на станции «Тургеневская», в центре зала, — предложил Володя. — Зала, а не платформы! — уточнил он.
Лена вечно путала первый и последний вагон, а платформу — с залом. Встречаться с ней в метро сложнее, чем в джунглях. Через полчаса ожидания они начинали давать круги по станции, сталкивались на двадцатом и долго спорили, кто перепутал место встречи.
— Хорошо, — согласилась Лена. — Помнишь, ты меня спрашивал, может ли одно изобретение прийти в голову сразу нескольким людям? Я все думаю: почему тебя это заинтересовало?
«Потому что после стольких лет врастания друг в друга люди, наверное, не только чувствуют, но и предчувствуют одинаково, — подумал Володя. — Сколько раз мы ловили себя на том, что раскрываем рот и говорим одно и то же. Я о голубцах подумаю — прихожу домой, а ты их приготовила. И мне Канарейкин с дросселями неспроста попался — судьба! Поцеловать или нет?»
— Просто мысль в голову пришла, — ушел он от ответа.
Перед турникетом они замешкались, не зная, как проститься. В итоге нелепо официально пожали руки.
На следующее утро, приехав на «Тургеневскую», Лена быстро отыскала глазами Володю.
Всю дорогу она повторяла: «В центре зала! В центре зала!» И волновалась, точно ехала на первое свидание.
На несколько секунд она застыла. Народ, выливавшийся из поезда, обтекал ее, как колонну, а Лена стояла и любовалась мужем.
Володя читал газету. Переворачивая страницу, оглядывался кругом. Наверное, думал, что Лена опять стоит в неправильном месте.
Скользил по жене взглядом, не узнавая. Она и сама до сих пор вздрагивает от своего отражения в зеркале.
То ли разлука пошла на пользу его фигуре, то ли Лена раньше не замечала его стройности и мужественности, но сейчас он казался ей эталоном мужской красоты. Нельзя сказать, что проходившие мимо женщины бросали на Володю заинтересованные взгляды. Но для Лены каждая черточка его лица была прекрасной. И лысина его вовсе не портила, а придавала облику сократовскую мудрость.