— Марка с Настей? — Лана растерялась. Вытащила из ванны малыша, завернула в простыню, чмокнула в нос, и все переместились в спальню. — Думаете, Марк согласится?
— Ой, Лана, если ты захочешь, он согласится на что угодно, хоть на обрезание.
— Ну, этого, пожалуй, не надо. А насчет отпуска стоит подумать.
И она подумала, и мысль эта так ей понравилась, что, выбрав удобный момент, Лана озвучила ее мужу.
— Ты уверена, что не хочешь поехать со мной? — Голос Марка звучал почти жалобно.
Лана возвела очи горе и всплеснула руками жестом почти библейским. Однако потом она посчитала про себя, чтобы немного успокоиться (правда, только до пяти), и ответила:
— Нет, дорогой. То есть да, я хотела бы, но не сейчас… Мы еще успеем съездить на отдых все вместе, но попозже, например, будущим летом. Короче, пока я хочу остаться дома.
Лана и Марк сидят на диване в гостиной, и она удобно привалилась к его теплому плечу, прикрыла глаза; и спорить с мужем совершенно не хочется, а хочется просто тихо посидеть, может, даже подремать… Дети спят в другой комнате, и дверь туда приоткрыта, чтобы услышать, если полугодовалые мальчишки проснутся. Тетя Рая вяжет в кресле у окна, ветерок чуть шевелит занавески, потому что окно открыто, и со двора слышен детский гомон и вдалеке гудки автомобилей. Звуки эти вплетаются в негромкую и неинтересную речь телевизионного диктора, и все вместе создает такую идиллию, что все чувствуют умиротворение и расслабленность.
Так хорошо сидеть и ничего не делать. Просто застыть во времени, как насекомое в янтаре. Мысли отступили куда-то на край сознания и не тревожат, да и нет особо никаких мыслей, просто ощущение, что все сейчас хорошо, ну и слава богу.
Убаюканная телевизором, Лана задремала было, но Марк все испортил. Конечно, он не может просто тихонько посидеть, с досадой подумала женщина. Каких-то полчаса назад она еле выгнала мужа из спальни, чтобы он не сопел и не мешал детям спать. И теперь, вместо того чтобы помолчать вместе, переполняясь спокойствием и умиротворением летнего дня и семейного счастья, он опять будет приставать с дурацкими вопросами об отпуске. Лана вздохнула и, оторвавшись от мягких диванных подушек и Марка (не такого мягкого благодаря занятиям в спортзале, но весьма приятного на ощупь), села прямо. Есть хочется. Вот пока дремала — не хотелось, а теперь опять. Прокормить двоих малышей грудным молоком непросто, и есть все время хочется просто патологически. Тетя Рая — дай ей, Господи, здоровья — все понимает и то яблочек напечет, то морковки с изюмом натушит, то бульончик сварит с тефтельками… рот наполнился слюной. Но ведь я ела час назад. Всего какой-то час! Мне никогда не похудеть, если я буду все время жевать. Но если я не буду питаться, то молоко станет как вода, и детям не будет хватать витаминов. Они, к сожалению, упорно отказываются есть что-нибудь кроме мамы, и молоко сейчас очень важно. Может, там еще рыба вареная осталась? В животе заурчало. Лана вздрогнула, закрыла глаза и представила свои любимые голубые джинсы… и как они сиротливо лежат на полочке в шкафу, потому что на ее попу не налезают. Я потерплю еще час, а потом пойду и проверю, как там рыба. В животе заурчало еще громче. Ну ладно, через полчаса…
— Тогда, может, отправить Настю с тетей Раей на море? А я бы остался и помогал тебе, — не унимался Марк.
Лана бросила на него косой взгляд. Нет, он хороший и любит ее и детей, но иногда убить мужа хочется безмерно. Вот просто руки чешутся. Мне бы хоть пару недель, я бы массаж поделала, выспалась… глядишь, и перестала бы вздрагивать при виде собственного отражения в зеркале.
— Но тебе тоже надо отдохнуть… — сказала Лана уверенно. — А тетя Рая так успокаивающе на меня действует, что я не могу ее отпустить. Да и не надо в ее возрасте на море ездить. Давление опять подскочит…
— И все же мне не хочется оставлять тебя одну.
Марк потянулся было поцеловать жену, но та вдруг вскочила и (не успела начать считать!) выпалила:
— А я хочу остаться одна! Понимаешь? Нет, ты ничего не понимаешь!
Марк удивленно таращил глаза, глядя на захлопнувшуюся перед его носом дверь в спальню. Потом вышел в коридор и заглянул в комнату Насти.
В первый момент у него возникло желание зажмуриться: четырнадцатилетняя Настя занималась в художественной школе и мечтала стать настоящей художницей. В данный момент у нее наступил период увлечения импрессионизмом. Все стены увешаны были репродукциями Моне и Мане, Ренуара и Ван Гога вперемежку с работами самой Насти. Подсолнухи рядом с маковым полем, полный солнечных бликов сад в Живерни и горожане на пикнике. А на противоположной стене — руанские соборы и портрет Настиной школы. До того момента, как Анастасия изобразила свое учебное заведение в стиле Клода Моне, оно казалось Марку весьма заурядным. Проект типовой, стены выкрашены немаркой блекло-желтой красочкой и украшены белыми псевдоколоннами. Но в исполнении юной художницы школьное здание приобрело явно инфернальные черты: колонны портика и оконные рамы казались натянутыми веревками, обвивавшими здание в тщетной попытке сдержать нечто, рвущееся изнутри, двери уже выгнулись наружу и грозили вот-вот треснуть, газон дыбился, а небо окружало школу недобрым светом, придавая картине мрачность и вызывая (у Марка по крайней мере) стойкое ощущение неприязни ко всему, с этим местом связанному.
Поморгав, Марк нашел глазами девочку. Та пристроилась на широком подоконнике и что-то деловито писала в тетрадке, не обращая внимания на внешние раздражители, потому что ушки ее были спрятаны под наушниками. Голова периодически подергивалась в такт музыке. Ноги отбивали ритм, и Марк предпочел не думать, каким почерком будет написана та домашняя работа. Убедившись, что их с Ланой разговоры не потревожили девочку, он вернулся в комнату.
Тетушка деловито вязала что-то из светло-салатовой шерсти, очки она сдвинула на самый кончик носа и, шевеля губами, считала петли. Но как только мужчина двинулся в спальню, тетя Рая, не повышая голоса, сказала:
— Не ходи туда.
— Но я хотел ее успокоить…
— Она гораздо быстрее успокоится, если ты оставишь ее в покое.
— Да? Ну хорошо.
Марк сел на диван, взял было в руки медицинский журнал, где вчера заложил интересную статью, но как-то в голову ничего научного не лезло.
— Наверное, у нее послеродовая депрессия, — изрек он глубокомысленно. — Ничего удивительного, выносить двойню дело непростое, а потом у бедняжки буквально минутки не было свободной за все полгода. Я, конечно, старался помогать, но все равно она устает, и мне ее так жалко… Что подтверждает мою мысль о том, что именно Лана больше нас всех нуждается в отпуске, а мне никак нельзя уезжать.
От окна донесся негромкий звук — тетушка презрительно фыркнула.
— Или я не прав? — Журнал полетел в угол, жалобно взметнув страницы. Мысли Марка приняли новое направление. — Может, я ее чем-нибудь обидел?
Тетя Рая поджала губы, и спицы замелькали над вязаньем с устрашающей быстротой.