И теперь вспоминать умело разыгрываемую страсть Салтыкова было особенно горько. Неужели и Саша мог так?! Неужели клялся ей в обожании, имея в душе другую?!
К утру императрица твердо решила Ланского от себя отдалить, но вот отправить его, как прежде Корсакова, за границу или в Москву не смогла. Ланской получил высочайшее повеление отбыть в Ораниенбаум комендантом. И здесь сказалось опасение Екатерины не выдержать и приехать к отставленному любовнику. В Ораниенбаум, который она терпеть не могла со времен жизни там с супругом, императрица не поедет ни за что. Пребывание в ненавистном Ораниенбауме словно должно было подчеркнуть ее охлаждение к фавориту.
Александр вскинул глаза на принесшего нерадостную весть Захара:
– А проститься?
– Не велено.
И все же напоследок Зотов поинтересовался:
– Куда деньги-то потратили, Александр Дмитриевич? Коли на что путное, так лучше бы сказали…
Тот только махнул рукой:
– Имение у Григория Александровича купил.
– К чему оно вам-то?!
– Выбора не было, Захар. Иначе меня Потемкин отсюда убрал бы. – Он вздохнул: – Хотя и так убрал…
«Вишь ты…» – почесал затылок Зотов, провожая взглядом уезжавшего Ланского.
Вечером он осторожно рассказал об этом Перекусихиной. Мария Саввишна видела, как переживает Екатерина, но сразу все рассказывать не стала, попыталась проверить, так ли все дело. Кроме того, она прекрасно понимала, что стоит ей выступить против Потемкина, и может сама последовать за Ланским, только уже не в Ораниенбаум. Выбирая между фавором Александра и своим собственным, Перекусихина, конечно, выбрала себя. Правда, расследования не оставила.
Она не рискнула прямо спрашивать об имении самого Потемкина, тот слишком умен, чтобы не понять, к чему такие расспросы. Но нашлись те, кто словно бы и случайно рассказали… Мария Саввишна подозревала, что таким образом всесильного Григория Александровича просто стараются свалить, однако все же знаниями воспользовалась. Осторожно проведенная проверка подтвердила: Ланской действительно купил у Потемкина одно из его многочисленных имений, причем по немыслимо завышенной цене.
Лежа вечером без сна, Екатерина невольно вспоминала Ораниенбаум. Она не любила этот дворец, потому что он был связан с воспоминаниями о муже, скуке, одиночестве и муштре. Теперь там жил дорогой Саша. Ланской по-прежнему был дорогим. Разум твердил, что парень зарвался, что содержит на стороне любовницу, а все его походы к книготорговцу Зотову лишь предлог, чтобы, как Корсакову, выбраться вон из дворца, мысли об измене разъедали душу, но эта душа категорически отказывалась верить в обман со стороны любимого. «Нет, – протестовало сердце, – Саша не лжет! Ему действительно на что-то были нужны деньги. На что может понадобиться такая огромная сумма, это же стоимость целого имения, и весьма недурного? Для кого Ланской мог купить что-то очень дорогое? Только для любовницы!» И сердце снова заливалось кровью, а лицо слезами. Вот пусть теперь сидит в Ораниенбауме, пока ее сердечная боль не утихнет и она не сможет поговорить с обманщиком твердо и сдержанно. Плакать перед мальчишкой все же не хотелось. Нет, она переживет свою боль сама и сумеет глянуть в глаза бывшему возлюбленному, не обливаясь слезами! И тут же понимала, что возлюбленный не бывший и что со временем простит Ланского, даже если тот не станет об этом просить.
Саша прислал письмо. Нет, не покаянное. Просто просил прощения за причиненное расстройство, просил когда-нибудь вернуть если не к себе, то хоть просто в Петербург. Но ничего не объяснял, что усугубило подозрения императрицы. Письмо пришло, еще когда у Екатерины не прошел первый приступ досады на любовника, а потому она не ответила, лишь с раздражением бросила лист подальше в ящичек. Очень хотелось, чтобы написал еще и еще раз… Но Ланской, видно, решил, что его совсем забыли, и не писал вовсе.
Когда-то, еще до рождения Павла, разумный канцлер Бестужев сказал молодой Екатерине, имея в виду ее первого любовника Сергея Салтыкова: «Ваше Высочество, государи любить не должны».
Может, был прав старик? Либо власть, либо любовь? Потому как от ее влюбленностей до сих пор ничего хорошего не выходило. И все же она любила…
В душе Екатерины шла борьба между желанием отправить опального фаворита куда-нибудь вовсе далеко и послать того же Захара посмотреть, как он там. Ланской в Ораниенбауме был наказанием не только для самого Александра, но и для Екатерины.
Она живо вспоминала, как однажды целую зиму ее супруг Петр Федорович, тогда еще великий князь, носился с проектом выстроить в Ораниенбауме дачу по принципу капуцинского монастыря и заставить весь свой двор, включая ее саму, жить по монастырским порядкам, то есть возить на кляче воду, провизию, одеваться в монашескую одежду. Екатерину не слишком пугала необходимость трудиться, она в отличие от своего супруга была к такой жизни подготовлена, но молодую великую княгиню коробило от дурости самой затеи.
И вот теперь императрице стало казаться, что отправить Ланского в далекий, ненавистный ей Ораниенбаум затея столь же дурная. Нет, сам дворец там прекрасен, если бы не был связан с памятью о супруге! Рядом не было верного Потемкина, чтобы утешил, сказал ласковое, разумное слово, чтобы жизнь снова показалась интересной, а неприятности не стоящими внимания. А без Григория Александровича разлука с Сашей представлялась просто горем.
Маялась Екатерина, маялся и Ланской…
Может, знания Перекусихиной и остались бы при ней, но у Екатерины вдруг появился новый фаворит – Мордвинов. Он тоже был молод, хорош собой, прекрасно сложен. И не чета Ланскому – образован. Но в первый же день Мария Саввишна заметила, что в отличие от Саши Николай Семенович явно «играл любовь». Конечно, преклонение перед государыней было, но настоящего чувства – отнюдь. Стало горько от сознания, что любимую хозяйку просто используют, вернее, она подозревала, что новому фавориту и использование ни к чему. Просто оказался в фаворе, отказаться нельзя, вот и мается сердешный. И Екатерина тоже маялась, Перекусихина видела это лучше других. И месяца не прошло, как Ланского в Ораниенбаум отправила, а уж извелась вся.
И верная Мария Саввишна не выдержала:
– Ты меня, матушка, прости, но не дело ты с Александром Дмитриевичем сотворила.
– Что еще?!
– А того, что не для себя он те деньги брал.
– Ты откуда знаешь? – подозрительно поинтересовалась Екатерина, но тут же фыркнула снова: – Ясно, не для себя! Небось какую красотку на них содержал!
А в душе так хотелось, чтобы Перекусихина сказала, что родителям послал или еще кому из родственников. Даже решила разузнать, как его родственники живут, может, правда помощь была нужна? Тут же обругала себя, что не подумала об этом сразу. Но Мария Саввишна сказала совсем другое:
– А я знаю, случайно услышала. Только не понравится тебе, Екатерина Алексеевна, то, что я скажу. И Григорию Александровичу не понравится. Но я все равно скажу!