С небольшого взгорка ей открылся вид на деревню. Крыши домов, огороды, дорога. Посередине – излучина реки. Только… Интересно, а сама-то река где? Берега обрывистые, пустые, лишь по дну течет слабое подобие ручейка, поблескивает полосой в лучах заходящего солнца.
– Хм… А сама-то река где? – тихо пробормотала она себе под нос, удивленно расставив руки в стороны. – Где река-то?
Пробормотала и вздрогнула от раздавшегося невдалеке смущенного покашливания. Обернулась, схватившись рукой за сердце. В пяти шагах от нее, примостившись на пенечке под кривой сосной, сидел пожилой мужчина вполне интеллигентного вида. То есть очень даже интеллигентного. Седая, аккуратно зачесанная назад грива волос, острый умный взгляд, выражение лица насмешливо-доброжелательное. Одет был седой «интеллигент», как она сразу мысленно его окрестила, в старые, до белизны отстиранные джинсы и наглаженную клетчатую ковбойку с коротким рукавом.
– Простите, барышня… Я не очень вас напугал, надеюсь?
– Да как вам сказать… Вообще-то я не из пугливых. А… у вас тут что, привал? – рассмотрела она на соседнем пеньке что-то вроде накрытого закусочного стола. На аккуратной холщовой салфетке лежали куски порезанного хлеба, огурец, в пластиковом поддончике – слепленные друг с другом кружки копченой колбасы. В одной руке мужчина держал маленькую фляжку, в другой – изумительной красоты черненую серебряную рюмку.
– Нет, у меня не привал. У меня здесь поминки.
– Что?!
– Да не пугайтесь так, барышня. Здесь у меня тело верного друга Каштана покоится, хорошая была собака, сорок дней назад схоронил. Да вы присаживайтесь на соседний пенек, гостьей моей будете. Не полагается на поминках стоять. Коньяку хотите?
– Ой, нет, спасибо… – замахала она руками, но на пенек все же присела. Надо же, какой дядька интересный! Поминки у него, главное.
– Ну, нет так нет, ладно. Тогда, если хотите, я на ваш вопрос отвечу.
– На какой вопрос?
– Да на тот, который вы сами себе давеча задали. Куда, мол, река делась.
– А… Ну да. И куда ж она делась?
– Так вы сами, наверное, ее недавно видели. Вы ж оттуда, из-за забора, сюда пожаловали? – показал он рукой в сторону ее недавней лазейки.
– Ну да… Там сегодня у хозяина день рождения, я его гостья. А при чем тут река-то?
– Экая ж вы несообразительная, право… Пруд хозяйский на территории видели?
– Да. Конечно. Очень красивый пруд.
– Ну, так это и есть наша бывшая река Серебрянка… Красивый, говорите, пруд получился? Ладно, что ж… Хоть не задаром сгинула красавица, и то хорошо.
– Погодите… Как это – сгинула? Вот этот маленький ручеек… Это и есть бывшая река?
– Ну да… Так решил господин Сосновский – ни к чему нашей деревне такое удовольствие. Притащил технику, в два счета плотину соорудил. Уж третий год мы без реки живем. Ни огорода полить, ни баньку истопить, ни искупаться, ни порыбачить. На всю деревню одна действующая колонка осталась, да и та на окраине. Зато у него теперь пруд на участке есть! Эстет, чистой воды эстет ваш Сосновский.
– Он… Он не мой. Я про это… не знала ничего, честное слово! Я тут в первый раз…
– Да ладно, не оправдывайтесь. Я и сам понял, что вы не в курсе этой драмы.
– Но… Почему вы так спокойно об этом говорите? Можно же было сразу этому произволу воспротивиться!
– Воспротивиться? Хм… Это вы хорошо сейчас выразились, конечно. И как, по-вашему, мы должны были… воспротивиться?
– Ну, не знаю… Жалобу в сельсовет написать, в милицию, в прокуратуру…
– Ну да, ну да. Можно еще и в Организацию Объединенных Наций, к примеру. Или в Совет Безопасности. Тоже очень хорошая контора, ничего не могу сказать.
– Это вы… шутите так, что ли, я не поняла?
– Шучу, конечно. Когда на жизни целой деревни одним махом крест поставлен, только и остается – шутки шутить. Я вот всю жизнь вроде серьезным человеком был, кафедрой прикладной математики в техническом вузе заведовал, а на старости лет, видите, пришлось шутником заделаться… А что делать? Когда у меня пять лет назад сердце прихватило, врачи посоветовали прогулки по лесам да чистый воздух. Вот мы с женой и выбрали эти места, квартиру в городе продали… Теперь вот гуляю каждый день – на дальнюю колонку с коромыслами. Час иду туда, час – обратно. Да еще и одинокой бабульке, соседке Пелагее Макаровне, надо бы воды принести. Какое ж сердце такие перегрузки выдержит?
– Но неужели вы и впрямь никак с этим произволом не боролись?
– Да бороться-то мы, конечно, боролись… То есть еще как боролись! И митинги проводили, и подписи под петицией всей деревней собирали, и в сельсовет ходили, и в милицию, как вы давеча присоветовали, и в прокуратуру… Бабки даже анафему господину Сосновскому в церкви заказывали.
– И… что?
– Да ничего, как видите. Плотина построена, реки нет. Результат сам за себя говорит. Народ на митинг больше не собирается. Все тихо и спокойно. Живем как бог на душу положит.
– Значит, смирился народ?
– Смирился? Нет, я бы так не сказал… Здесь, понимаете ли, еще более страшная вещь произошла. Наши деревенские… они словно бы приняли произвол вашего друга Сосновского за некую аксиому. Признали. Объяснили для себя. Прониклись им на уровне знания. Как в школе дети принимают знание о том, что Волга впадает в Каспийское море. Сказали – впадает, значит, так оно и есть. Если сопротивление не принимается, значит, Сосновскому действительно все можно. Вроде того – он же богатый, стало быть, право имеет. А мы, небогатые твари дрожащие, все это принять должны как данность. Такая вот коллективная достоевщина у нас в деревне Серебрянке случилась. Ну, скажите, не свинство ли?
– Да, пожалуй… Но… что же теперь с этим делать?
– Со свинством-то? Да ничего, милая барышня, ничего уже тут не поделаешь… Дьявольская эпидемия богатомании совершила свою паразитическую задачу, обратной дороги нет. Скосила людей, как холера. Иной, смотришь, только вчера вроде нормальным человеком был, а сегодня уж и в нем этот вирус трепета к богатству сидит! Он, этот вирус, главное дело, сразу в мозг человеческий внедряется, питает его искушением да вожделением. Так и происходит замена. Был нормальный человек, и нет его. Одно только молчаливое уважение к «высокому», то бишь к материальному, в нем и осталось, как эталон правильного нынешнего миропонимания. А отсюда, как гриб, и произрастает соответствующее уважение к пакостям «имеющего».
– Ну, так уж и уважение… Да включите телевизор – там же сплошные протестующие с экрана кричат!
– Это не протест, когда кричат. Это такая форма зависти. Как это, мол, у соседа есть, а у меня – нет? Да и немудрено, при наших-то социальных катаклизмах… Сначала людей в равенство-братство да в безденежье мордой тыкали, потом сразу, не дав опомниться, новые времена тяжким испытанием явились. Вот народ и не выдержал, заболел. Завожделел, запотреблял, закредитоманился. Посмотрите, какой нынче трепет вызывает пресловутая обустроенность – евроремонты, мебеля, домашняя бытовуха… Нет, я вовсе не против комфорта как такового, просто мне за суть человеческую, растворенную в холодильнике и телевизоре, обидно… Кто он нынче, наш человек, без евроремонта и купленного в кредит автомобиля? Получается – никто. Выпал из общего ряда. Пусть он будет семи пядей во лбу и очень развит духовно, все равно – никто!