Что говорил он Кириллу и о чем думал позже, стоя у могилы Ариадны, его друзья не узнали. Да и была ли в том необходимость? Наверное, у каждого человека в душе есть неприкосновенная область, куда не должны вторгаться даже самые близкие люди.
4 сентября 1944 года Финляндия, признав свое поражение, вышла из войны.
Фронт отодвинулся далеко на запад. Военные действия на Ладоге прекратились.
В середине сентября офицеры и матросы стояли на плацу в торжественном построении.
Представитель Военного совета КБФ зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР. За образцовое выполнение задания в боях с немецко-фашистскими захватчиками при форсировании реки Свирь, прорыв сильно укрепленной обороны противника и проявленную доблесть и мужество Ладожская военная флотилия награждалась орденом Красного Знамени и стала именоваться Краснознаменной Ладожской флотилией.
Краснознаменным стал 2-й дивизион «морских охотников», а также 70-я и 3-я бригады морской пехоты.
Особо отличившихся офицеров и матросов наградили орденами и медалями. Многие были награждены посмертно.
В заключение контр-адмирал Чероков выступил с речью:
— Товарищи офицеры и краснофлотцы! Дорогие мои… — Голос его на миг прервался, затем зазвучал с прежней силой: — Поздравляю вас с высокими правительственными наградами! Сегодня для всех нас счастливый день, мы с честью выдержали испытания, не склонялись перед врагом и делали больше, чем могли.
Но именно в этот знаменательный день я должен с болью в сердце сообщить, что Краснознаменная Ладожская флотилия расформировывается. — Он снова замолчал. Стояла тишина, лишь с озера неслись отрывистые крики чаек. — Война еще продолжается. Часть флотилии будет передислоцирована в Прибалтику, многим из нас придется расстаться друг с другом, но где бы мы ни были и сколько бы лет ни прошло, Ладога навсегда останется в наших сердцах. Мы никогда не забудем того, что пережили вместе, не забудем наших погибших товарищей. Вечная память и слава героям! Слава морякам Краснознаменной Ладожской флотилии! Я горжусь тем, что служил с вами!
Осенью военные корабли уходили на Балтику. Настя и Клава стояли на палубе «морского охотника». Они отказались сидеть в каюте, несмотря на настойчивые требования мужчин. Клаве до родов оставалось не больше месяца; молодых женщин оберегали и даже обеспечили на судне присутствие врача. Вазген был здесь же, на мостике, рядом с Алексеем. Прощаясь с Ладогой, офицеры оделись в парадную форму — с кортиками, при всех орденах и медалях. Клава увозила с собой орден отца своего ребенка.
Головные корабли уже входили в русло ставшей вновь судоходной Невы. Опустел Осиновец, опустели рейды, причалы и штаб в Новой Ладоге. Гром орудий больше не оглашал водные просторы; в прибрежном лесу, где оставались дорогие могилы, полновластно заливались птицы. Огромное озеро неустанно катило волны к берегам, расцвеченным поздними красками осени, а на тихом дне обрастали зелеными водорослями погибшие корабли.
Мужчинам еще предстояло воевать, а женщинам рожать и растить детей — высшая награда тем, кто погиб и кто остался в живых.
— Прощай, Ладога светлая, — прошептала Настя, — мы еще вернемся, мы все обязательно вернемся.
Теперь меня зовут Катя Смурова. Я замужем уже пять месяцев. Мы живем с Женей вдвоем в его большой квартире, принадлежавшей когда-то родителям Кирилла Смурова. Теперь в кабинете Жени в застекленном шкафу стоит фотография его деда в деревянной рамке. Рядом лежит орден в коробочке, обитой бархатом. Здесь же хранится альбом с фотографиями военных лет — на них Настя, Клава, Ариадна, Вазген и Алексей Вересов. Пока друзья Кирилла были живы, они заботились о Клаве и ее подрастающем сыне, вот почему Женин папа хранил их фотографии.
Сама Настя, к несчастью, первого ребенка не смогла выносить — видимо, сказались лишения и потрясения военного времени. В Ленинграде она снова стала студенткой — ее восстановили в Электротехническом институте, в который она поступила до войны.
Вазген и Алексей после войны были направлены на учебу в Военно-морскую академию. После окончания академии они еще три года служили вместе в Севастополе, а затем Ароян с семьей отбыл на Дальний Восток для дальнейшего прохождения службы в Тихоокеанском флоте, а Вересов получил назначение в Балтийск, бывший прусский город Пиллау.
В 1962 году тетя Лия оказалась недалеко от Балтийска — в Калининграде. Племянницу пригласила к себе погостить младшая сестра Насти, обосновавшаяся с мужем в завоеванном Кёнигсберге.
Лия надолго запомнила эту поездку — город все еще хранил следы войны, разрушенные католические храмы, церкви, разбомбленные здания вздымались выщербленными остовами, но у могилы Иммануила Канта всегда толпился народ, а в руинах Кафедрального собора царила тишина, несмотря на то что храм лишился своей кровли. Эпитафии на надгробиях принцев, великих магистров и епископов смотрели прямо в небо.
Настя дала Лии номер телефона, ей надо было позвонить в Балтийск, в приемную вице-адмирала Вересова.
— Лучше всего поговори сразу с адъютантом, скажи, что ты дочь Вазгена Арояна, оставь свой адрес, все остальное Алеша сделает сам, — наказала мать Лии.
Он приехал очень быстро, под окном остановилась блестящая «Волга», из нее выскочил водитель, чтобы открыть дверцу перед начальником, но тот не стал дожидаться, заторопился вверх по лестнице пятиэтажного дома. А в квартире случился переполох. Так как хозяин сам служил во флоте и был капитаном второго ранга, он испытал нечто вроде шока, ведь к нему домой пожаловал вице-адмирал. Гостя не знали куда посадить и чем угостить, но ему было все равно, внимание его было занято дочерью друга.
Он просидел долго, очень подробно расспрашивал Лию о том, как семья устроилась в Ереване, о Насте и младшей Ане. Говорить с ним было трудно, приходилось чуть ли не кричать: Алексей Иванович плохо слышал, слух его начал неумолимо слабеть после войны — следствие артиллерийской стрельбы на корабле.
Когда вице-адмирал заговорил о последних минутах Вазгена, не выдержал, утер слезы и сказал, что вряд ли надолго переживет друга, что-то сердце стало пошаливать и накатывается временами душевная усталость.
— Должно быть, уже отслужил свое, — грустно улыбнулся он.
— Каким он был? — спросила я тетю Лию, когда, затаив дыхание, слушала ее рассказ.
— Он был красивым, — сказала она. — Красивый мужчина с седыми висками, почти глухой и очень печальный.
Снова приближается лето, и мы готовимся к поездке на Ладожское озеро. Ждем приезда Валентины Матвеевны из Карелии. Когда-то ее мама со своей сестрой Клавдией ездили в Осиновец, ходили на могилу Кирилла Смурова. Валентину — в то время десятилетнюю девочку — сестры взяли с собой в поездку. Она помнит местность и лес в прибрежной полосе, но что сохранилось до наших дней — неизвестно. Мы надеемся отыскать хоть какие-то следы захоронения Кирилла и Ариадны. После войны прах погибших перехоронили в одной братской могиле, теперь неподалеку от осиновецкого маяка и музея Дороги жизни есть мемориальный курган, где похоронены моряки, речники, солдаты и курсанты, погибшие на ладожских трассах.