Аня набрала номер, потянулись длинные гудки. Она терпеливо ждала: вероятно, Матвея не было дома, а Семен Павлович всегда долго подходил к телефону. «Надо купить для папы беспроводной телефон, – подумала Аня. – Невнимательная дочь, мозги на отшибе, там, где Матвей, все остальное в тумане».
Обожгла знакомая тоска, не тоска даже, а что-то сродни жестокому томлению души и тела, когда овладевает беспокойство, хочется немедленно куда-то мчаться, действовать, искать предмет своей страсти.
Так случалось с Аней нередко; она, как ни странно, дорожила этими приступами любовного голода, они служили доказательством неугасающего чувства, свидетельством того, что нынешняя связь была не мимолетным увлечением или преходящей влюбленностью.
Еще сегодня утром в своем офисе она отбивалась от настойчивых советов Вали:
– Будь понастырнее, не стесняйся. Раз говорит, что любит, значит, уступит в конце концов. У тебя бриллиантов немерено – часть продай. Квартиру продай, денег добавь – купи другую, большую, да хоть в спальном районе, а он пусть увольняется из вооруженных сил и переучивается на летчика ГА. Я специально звонила бывшей однокласснице, у нее муж КВС, так вот, он уверяет, что на летчиков сейчас огромный спрос, авиалиний и компаний становится больше день ото дня, а пилотов не хватает.
– Ой, не знаю, Валюш, боюсь, из армии Матвей не уйдет. Он мне так и сказал: «Не уйду, пока не спишут». А к нему ехать, быть женой военного откровенно боюсь. Не гожусь я в героини. Дело даже не в минусах гарнизонной жизни. Это не жертва ради любви, а скорейшее и неизбежное ее убийство. Валюха, я так его люблю, что боюсь замужества. Мне хочется как можно дольше сохранить свежесть чувств, волнующее ожидание встреч, восторг свиданий, трепет, жаркое наслаждение…
– Анька, поимей жалость, не трави воображение, а то мне, в натуре, мужика захочется.
– Вот видишь! – вдохновенно продолжала Аня. – Нужна романтика, воображение. Как только мы пытаемся ухватить любовь, закрепить ее за собой и втиснуть в рамки совместного быта, волшебство исчезает. Мы как будто нарочно стремимся к полному обладанию другим человеком, чтобы сменить радужное зрение любви на черно-белый экран рентгеновского аппарата.
– То есть что слепила, то и полюбила, как в песне поется? – заметила Валя.
– Ах, Валь, я сама не знаю. И никто ничего не знает. Так всегда, когда речь заходит о любви.
– Да, дилемма… Ты ведь хотела второго ребенка. А детям нужна семья.
– Молчи, Валюха, молчи… Жизнь постоянно расставляет ловушки, получишь одно, теряешь другое. Не буду пока думать ни о чем, а там увидим…
…Гудки продолжали монотонно оттягиваться в трубке. Одиннадцать часов – в такое время папа обычно не спит, непонятно, почему не подходит. Матвей если не в ночных полетах, то, возможно, на боевом дежурстве. Можно попробовать позвонить ему на мобильный.
Автоответчик сообщил, что абонент временно недоступен.
Повернулся ключ в замке входной двери, и в квартиру вошла Елизавета Михайловна.
– Мама? Привет. Что так поздно? – Аня поцеловала мать в охолодевшую щеку.
– Савва до сих пор в клинике, у него тяжелый больной, а мне муторно дома в одиночестве. Села в машину и махнула к тебе. Темка спит? Жаль, хотелось с ним повозиться, надо было раньше приезжать.
– Раздевайся, заходи.
– Ты одна? А где Сережа? Видела его вчера в рекламе по телевизору. Отлично смотрится. Интерьер, хрусталь, шикарные шмотки, роскошные девицы. Сомневаюсь только, полезны ли ему в столь нежном возрасте соблазны красивой жизни?
– В какой еще рекламе? – вскинулась Анна. – Пройдоха! Мне ни полслова!.. Чаю выпьешь?.. Я только что папе звонила, но у них трубку никто не берет. У меня на душе неспокойно.
Елизавета Михайловна прижала руку к груди:
– Сердце иногда скачет, как взбесившаяся обезьяна в клетке… Напрасно беспокоишься. Наверное, к зазнобе своей пошел. Имела возможность наблюдать соседку Зину в действии. Так к нему и льнет. Всегда отыщется очередная пиявка…
– Когда ты успела с ней познакомиться? – удивилась Аня.
– Такие гадюки всегда являются в неподходящий момент, как будто чуют что-то своим раздвоенным языком. Мы с Сеней разговорились – хорошо так, по-доброму, и вдруг что-то важное произошло, теплый поток воспоминаний унес нас в прошлое. Мы снова были близки друг другу, как прежде, день за днем перед нами проходила молодость, наша совместная жизнь; он смотрел на меня с каким-то особенным, непередаваемым выражением, потом внезапно сжал мне руку и сказал: «Лиза, я страшно виноват перед тобой. Наверное, мне нет прощения, и все же прости, если можешь».
И веришь ли, Анечка, в тот миг я простила ему все, и простила самое себя и то зло, что причинила ему из любви и из мести, все, все, что было ненужного между нами. Я примирилась с ним и с собой. Мне до смерти захотелось его обнять, погладить поседевшие виски, поцеловать темные, некогда блестевшие глаза… – Елизавета Михайловна судорожно вздохнула. – И в этот самый миг заявилась эта особа, как олицетворение серой, безжалостной действительности, со своим глупым, круглым лицом – отрезвляющее напоминание о том, что жизнь вспять не повернуть.
Общаться нам дольше было невозможно. Эта кукла трещала как заведенная, при этом стреляла шустрыми глазками то в него, то в меня. Расселась между нами беспардонно и прочно. А Сене было нехорошо, я видела, но он почему-то не сделал попыток избавиться от нахальной соседки. Знать, уже прибрала его к рукам.
– Пока Сережа жил с папой, шансов у нее не было, какие сейчас у них отношения – не знаю, – покачала головой Аня.
Мать побыла у дочери не больше часа и собралась уходить. Она надевала шубу в прихожей перед зеркалом и вглядывалась в собственное отражение:
– Ах, девочка, до чего безжалостно обходится с нами время, старость для женщины унизительна, смотрю и стесняюсь своих морщин. Такая я Сене и вовсе не нужна. Извечный парадокс: время врачует душу, но разрушает тело. – Она повернулась к дочери и спросила с надеждой: – А может быть, у нас с ним еще что-нибудь получится?
И тут зазвонил телефон. Звонил Богданов. Он находился в Москве, приехал специально по просьбе Матвея, чтобы утром отвезти Аню и Сережу в военный городок. Он рассказал в нескольких словах, что примерно в полдень Семен Павлович внезапно почувствовал себя плохо и потерял сознание. Еще до того, как приехала машина скорой помощи, он умер на руках у Матвея. Врачи причиной смерти определили инфаркт.
Кончина Семена Павловича тяжело отразилась на всех Иртеньевых, включая Елизавету Михайловну. Сложнее всего, как и следовало ожидать, дело обстояло с Сережей. Узнав о смерти отца, он словно окаменел; так было до тех пор, пока он не вышел из машины у своего дома в гарнизоне и не увидел Матвея, тут сердце у парня не выдержало, и он разрыдался на груди у брата.
Гроб с телом покойного выставили в Доме офицеров. У гроба выстроился почетный караул. Хоронили полковника Иртеньева, ветерана Афганистана и Чечни, в синем мундире офицера ВВС, проститься с ним приехали люди из дальних мест. Все взрослое население военного городка вышло проводить в последний путь Семена Павловича. Сергей влачился за гробом, как гонимый ветром осенний лист, до того он казался безжизненным. Матвей и Анна не отходили от него ни на шаг. Возможно, забота о младшем брате помогала им мужественнее переносить собственное горе.