Несмотря на яркое солнце, окрашивающее все вокруг в веселые тона, Николай побледнел настолько заметно, что почти сравнялся лицом со своей светлой футболкой. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь слабый звук.
— Зачем?… — удалось просипеть ему наконец.
Кривая усмешка исказила лицо Велехова. В руках у него оказался бумажник, он вынул из кармашка старый пожелтевший клочок бумаги, сложенный вчетверо, уже порванный на сгибах, и потянул Николаю. Тот развернул, прочел полустершиеся строчки, написанные шариковой ручкой. Пальцы его задрожали вместе с листком.
— Так значит…ты все знал?.. — потрясенно выдавил Николай.
Станислав забрал у него листок, аккуратно сложил, поместил в бумажник и снова растянулся во весь рост на лежаке, заложив руки за голову.
— Иди, Колян, не докучай мне, по прошествии стольких лет любое наше объяснение прозвучит фальшиво. Ты ведь жил все эти годы спокойно — самодостаточно, э-эх, удачное словцо!
Помнишь, как я пришел к тебе в офис год назад? Я видел, что ты до смерти перепугался, еле с собой совладал. Осторожничал сначала, пытался понять, знаю я или нет. Потом уверовал, что не знаю. О, как ты воспрянул, как обрадовался! Ты даже решил, что можно возродить старую дружбу. Ведь так, Коль?
Николай сморщился, из глаз его потекли слезы, он торопливо размазывал их ладонями, но они продолжали течь, капали на футболку и собирались в уголках рта.
— Да и не делал я ничего нарочно, чтоб ты знал, пустил все на самотек, — продолжал Станислав. — То, что собрал я нас всех в одном месте намеренно, — это правда, давно мне хотелось поглядеть, что из всего этого выйдет. Согласись, любопытная сложилась ситуация, совершенно бесконтрольная, я был в ней всего лишь действующим лицом, как и все остальные. Жене твоей я говорил только то, что она хотела слышать, и поступал соответственно ее желаниям…
Я давно наблюдатель, а не судья. С годами человека все больше тянет на созерцание. Жизнь продолжает меня занимать, несмотря ни на что, и люди мне интересны, все хочется разобраться, до какой степени глупости и мерзости способен дойти человек, а то вдруг сверкнет что-то настоящее, ценное и повергнет в радостное изумление. Вот ведь какая заковыка: в дурное почему-то верится легче, чем в хорошее. Должно быть оттого, что я и сам подлец.
Задумался я как-то, что любим мы себя крепко и ищем оправданий любому своему проступку, даже самому последнему паскудству, любой низости, вплоть до каждого из смертных грехов. А потом удивляемся, почему откровенно дрянные людишки так самоуверенны, отчего преступники не раскаиваются.
Вот ты мне сейчас искренне начнешь доказывать, что не мог поступить иначе, приведешь с десяток оправдательных доводов, может, я даже слезу пущу от жалости к бывшему другу. Наверняка и тебе все это далось нелегко, а, Коль? — Он посмотрел на застывшего в позе отчаяния Николая и снова усмехнулся: — Что это тебя так скособочило? Покуда ты считал, что подлянка твоя мне неизвестна, жил себе припеваючи, в ладу с собственной совестью. Ты не греха своего страшился, а только наказания. Ты и теперь страдаешь лишь оттого, что Диану утратил, вдобавок страх тебя гложет, что потеря жены только начало возмездия. Скажи, что я неправ.
— Стас, ты же знаешь, я не хотел… они меня заставили, — всхлипнул Николай.
— Вот-вот, начинается… Уйди, а? Богом тебя прошу. Не нужен мне твой скулеж, жену забирай, если хочешь, не пойму только, зачем тебе такое сокровище. Скажи ей, что я пошутил, я записной холостяк, жениться не собираюсь, это ее охладит. Любовника она с легкостью себе найдет, так что смотри в оба, преданный супруг. Иди, иди уже, — устало махнул он рукой, — кончен разговор.
Николай ушел не сразу, потоптался с минуту на месте; он выглядел больным — потемнел, потускнел лицом, словно разом погас изнутри. Хотел что-то добавить, но не решился, горбясь пошел к воде. Велехов наблюдал издали, как Николай говорил что-то Диане, но вскоре перевернулся на живот, положил голову нагретой щекой на руки и закрыл глаза.
Антон, разбуженный Владой, соизволил спуститься к завтраку. Вид у него был заспанный, недружелюбный. При попытке Влады приветствовать его ритуальным утренним поцелуем, он обнаружил крайнее недовольство, резко отстранился:
— Нельзя ли без телячьих нежностей. — Он сел за стол и потянулся за сыром. — На редкость вкусный сыр. Это тот, что называется «Пьяная коза»? Да, Альфредо?
— No, no, manchego, por favor…
— Манчего, точно, овечий сыр из Ла Манчи, где жил Дон Кихот, — молодой человек начал потихоньку оживать. — Кажется, Кастилия, верно, Альфредо?
— Кастилия, — кивнул головой мажордом.
— Красота! Как звучит! Кастилия! — разболтался Антон, не забывая уплетать паштет из утиной печени. — Я читал, что названия «Кастилия» и «Каталония» происходят от одного слова «castell», что означает «замок».
Лицо Альфредо, и без того суровое, приняло прямо-таки монументальное выражение, тонкая фигура еще более распрямилась, он вознес подбородок на величественную высоту и произнес с чувством оскорбленной национальной гордости:
— Каталония не имеет с Кастилией ничего общего. Кастилия — это Испания, а мы не испанцы, мы — каталонцы!
Напряженную ситуацию разрядило появление Кристины:
— О чем спич? А-а, ну ясен пень, патриотизм опять взыграл. Альфредо, кончай задаваться, вот уж действительно красная тряпка для быка. Парень сказал по незнанию, от балды…Верно, Антош? А я за тобой утром заходила. Здоров же ты спать, гренадер!
— Почему не разбудила? Мы ведь договорились, — просиял при виде нее Антон.
— Зашла, не обнаружила признаков разумной жизни и отчалила. Не мое дело тебя будить.
Она непринужденно расположилась за столом, налила себе кофе и зажгла сигарету.
— Хочешь затянуться? С чашкой кофе — сплошной балдежь.
— Он не курит, — ледяным тоном осадила ее Влада
— А ты не встревай, мамуля. Он большой мальчик, сам решит, что ему делать, без твоей указки.
— Шла бы ты к своему Славе, дочура, — парировала Влада, мгновенно побледнев от
злости. — А то чувствуешь себя, как в борделе, то к одному мужику липнешь, то к другому. Только у этого ни гроша за душой, на нем не разживешься.
— Надо же! Совсем без бабла? Он что, с тобой бесплатно спит? — удивилась Кристина. — Силен ты, парень, квелую тетку задарма охаживать.
Антон сидел между двумя женщинами с пунцовыми щеками и не знал, куда девать глаза.
— А у Славки теперь новая зазноба, — вызывающе продолжала Кристина. — Ваш брат прибежал, трясется весь, со страху чуть в обморок не наложил, объясняется сейчас с Дианой, чем кончится — не знаю, скорее всего, она его пошлет. И правильно, куда ему против Славки?
— Какая же ты мразь, — окончательно потеряла самообладание Влада, — сама пошла отсюда! Босячка! Хамка! Не сомневаюсь, что он нанял тебя в каком-нибудь притоне!