Не только луна вошла в силу, но и звезды были полными, голубыми, лучились драгоценным блеском по всему небу.
У пруда на скамейке сидел кто-то — в свободном одеянии, с длинными волосами. Максим пока не мог понять — мужчина или женщина. На спинке скамьи примостилась большая птица. Она глянула на приближающегося Максима золотым глазом. Максим не сбавил шагу, но вдруг дорогу ему заступил манерный Чаритта — на лице улыбка, словно увидел старого друга. Его шейный платок заново промок насквозь, несколько капель крови испачкали шелковую рубашку.
Теперь-то Максим хорошо разглядел в сиреневом свете луны, что на скамейке сидит старый знакомец Себ. Демон повернул голову, окинул молодого человека равнодушным взглядом:
— Оставь музыканта, Чаритта, его время еще не пришло. Носит парня нелегкая. Что не спится тебе, пианист? Хотя, можешь не объяснять. Ты бегаешь за Лизой, а она бегает за мной. Прячется где-то поблизости, недаром ты примчался сюда как зверь на запах дичи. Не жди, не позову, пусть не показывается на глаза. Мне опротивели ваши плотские страсти. Слишком легко вами управлять, вы удручающе предсказуемы. В чередовании бессчетных дней даже зло теряет привлекательность, когда нет в нем азарта. Ведь не станешь же ты отрицать, что тебя привел сюда зов плоти? Забыто творчество, полет фантазии, горенье чувств, и музыка сама забыта.
Максим подошел и сел на край скамьи, что вызвало очередную ироническую реплику Себа:
— Осмелел ты не в меру. Разве я предлагал тебе сесть?
— Не считаю нужным стоять в твоем присутствии. К тому же я понял кое-что: если бы ты хотел расправиться со мной, то сделал бы это раньше.
— Верно, в сообразительности тебе не откажешь. Я все равно убью тебя, но не сейчас. Ты все-таки добился своего: твоя жизнь представляет для меня ценность, но до определенного момента. Можешь покуда чирикать, бегать за девками, а в перерывах писать свою бесполезную музыку.
— Музыка всегда со мной, даже когда я бегаю за девками. Тебе это не так уж трудно представить. Ведь и зло твое всегда с тобой. Ты сросся с ним намертво, как я с музыкой.
Себ слегка повернулся и бросил на Максима острый взгляд.
— Почему людям кажется, что они все знают? Вы чересчур самоуверенны. Я бы с удовольствием усеял огромное поле виселицами и вздернул всех ваших философов. Ибо, не познав до конца тайн Вселенной, они берутся судить о вещах, которые выше их жалкого разумения. Но нам это выгодно. Самонадеянные людишки совали во все свой глупый нос и нанесли немало вреда — сначала земле, а потом начнут гадить в космосе, и вряд ли их остановит даже сам Господь Бог. Если только не придет к печальному для себя выводу, что надо покончить с людьми разом, пока не распространилась зараза.
— Мечта демона, — уточнил Максим. — Вы трудитесь для этого, не покладая рук.
— Откуда тебе знать, о чем я мечтаю? — Себ устремил взгляд на небосвод, одетый мириадами звезд, и как будто забыл на время о присутствии Максима. — Смотри, комета, — вдруг сказал он, указывая вверх когтистым пальцем, — когда-то, оседлав шальное небесное тело, мы забавлялись тем, что плавали среди светил и неизведанных планет. Никто не управлял нашей ладьей, звездные ветры полнили ее паруса. Нам дано особое зрение, тот заблуждается, кто представляет космос равнодушным и холодным. Он дышит и искрится, планеты нежатся в изумрудном сиянии; туманности переливаются невообразимым спектром красок; рождаются, живут и умирают звезды, и если бы ты слышал, как они поют, разочаровался бы в земном оркестре.
— Красиво рассказываешь. А кто — «мы»?
Себ снова повернулся к Максиму и вперил в него свой нечеловеческий взгляд, какой невозможно выдержать простому смертному.
— Что-то разговорился ты не в меру, — сказал он и отвернулся.
На миг Максима, как и в прошлый раз, до пят пронзила ледяная игла страха, он решил благоразумно замолчать, но вместо этого заговорил горячо, сбивчиво и против собственной воли, как все, что делал в эту ночь:
— Сидишь тут, смотришь на звезды… Что твое зло? Где в нем отрада? Ты расточительно, бездумно тратишь день за днем, года, века, но утолить свою вражду не можешь. А мне и сотни жизней не хватило бы, чтобы творить и постигать, ценить любовь и радость дружбы. Сколько еще надо увидеть, познать, насладиться полнотой жизни! Время для людей неумолимо, тебе же дан огромный дар жить вечно.
— Глупости! Нет ничего вечного, есть разные сроки существования. Наш срок огромен, мы в вашем понимании бессмертны, но всему, абсолютно всему приходит конец.
— Зачем же ты упорствуешь в ненависти, упиваешься кознями и жестокостью, если и твое время не бесконечно?
— Вот-вот, о чем и говорю. Все вы — философы-невежды. Ты с кем разговариваешь, человек? Хочешь убедить льва, что рвать зубами жертву — безнравственно? Беда ваша в том, что вы судите по себе. Пойми, наконец, я — другой! Такими мы созданы, низринутые в ад, и они — небожители, блюстители закона. Для нас не существует середины! — Лицо демона вновь озарилось светом лучших воспоминаний, он заговорил вдохновенно, воспламеняясь с каждым словом: — Мы были одного племени, одной природы, с беспредельными возможностями, с могучей силой духа, к познанью жадные, вершители, творцы, поэты, и воины, не знающие удержу в бою. Друг другу преданные братья сражались мы плечом к плечу. Но и гордыня, жажда власти, тщеславие границ не знали, лишь только их призвали к жизни и безрассудно дали волю. Они рванули, словно бешеные кони, а седоки увязли в стременах, неслись все дальше, без оглядки, как выяснилось, головою вниз. Безмерной оказалась бездна, настолько глубока, что ввысь дороги нет. Смотрю на звезды как из недр колодца, — Себ встал, воздел руки, как актер на сцене, и прокричал свой вызов небесам, — и если мне туда заказан путь, то пусть все сгинет, мир исчезнет, проклятое бессмертие умрет!
Он тяжело задышал, уронил голову на грудь, кулаки сжал так, что вонзился когтями в ладони, из сжатого кулака потекла кровь. Максим смотрел с удивлением: нет, как видно, демон не играл, и в глазах его стояли самые настоящие слезы. Кровь тоже выглядела настоящей, что особенно поразило Максима: ему казалось, что в жилах демона должна течь какая-то иная жидкость.
— Прочь! — вдруг рявкнул Себ. — Пошла вон, я тебя не звал.
Лиза упала к его ногам и стала жадно целовать окровавленные руки, ластиться как кошка. Он отпихнул ее несколько раз, но это не подействовало.
— Вот пиявка! — с досадой сказал Себ. — Иной раз жалеешь, что в серьезных делах обращаешься к женским слабостям.
Тотчас возник рядом услужливый Чаритта, ткнул ручкой хлыста девушку так, что она упала навзничь. Укротитель поставил ей на грудь ногу в щегольском сапожке.
— Только прикажите, и я спущу с нее шкуру, — предложил он с надеждой.
— Ты же перестараешься, как всегда, маньяк. Пойди лучше, скажи этому ленивому сброду, что топчет без толку газоны, пусть волокут сюда рояль. Пришла мне охота послушать музыканта, ночь к тому располагает, и душу он мне разбередил своей трепотней.