— Мисс Ффорде? — спросил Трейнор. — Вы хотите задать вопросы свидетелю?
— Да, Ваша честь, — ответила Люсинда, а я почувствовала, что она лихорадочно пытается нащупать линию обороны, которая позволила бы спасти ситуацию. Боже, она все же быстро соображала. Потому что обратилась к Элейн Кендалл: — Я понимаю всю трагичность вашей истории… и тем не менее не могу не задать этого вопроса: вы в самом деле полагаете, что случайная, мимолетная связь, одна проведенная вместе ночь обязывает к пожизненной ответственности?
— Если ее результатом является рождение сына — полагаю, да.
— Но ведь мистер Хоббс оказывал постоянную финансовую помощь вам и вашему сыну?
— Ничтожную помощь, да и за нее моему юристу пришлось побороться.
— Но погодите… Судя по всему, вы на тот момент были сексуально активной женщиной. В конце концов, вы провели с мистером Хоббсом всего одну ночь. Он должен был бы потребовать экспертизы по установлению отцовства.
— Я не проститутка. Это был его ребенок. До этой ночи я ни с кем другим не спала больше года.
— Но требовал ли мистер Хоббс экспертизы?
— Нет… не требовал.
— Вы получали алименты от мужчины, который признал вашего ребенка. И пятьдесят фунтов, что ни говори, в 1983 году кое-чего стоили. Точно так же, как и сто двадцать пять фунтов были вполне приличной суммой в начале девяностых. Следовательно, он ответственно отнесся к вашей проблеме. Что же касается смерти вашего сына… наверное, следует признать, что мистер Хоббс никак не повинен в этой трагедии и не имеет к ней решительно никакого отношения. Так что…
Совершенно неожиданно для всех Элейн Кендалл вдруг заплакала. Она очень старалась сдержаться, но не смогла. Прошла пара минут, пока она сумела взять себя в руки, а всем присутствующим тем временем оставалось только беспомощно наблюдать за ней, не зная, чем ей помочь. А меня жгло чувство вины. Это я уговорила ее приехать сюда. Мы вдвоем сидели у нее дома, в Кроли, и она рассказывала, что переехала в этот ужасный городишко после смерти Джонатана, чтобы быть подальше от мест, связанных с ним, что он был у нее единственным ребенком, что замуж она так и не вышла, хваталась за любую, самую скверную работу, чтобы сводить концы с концами, но, как бы трудно ни было, Джонатан был для нее как свет в окошке. А потом, как гром среди ясного неба… лейкемия. И…
Слушать ее рассказ было мучительно. Агония — вот что это было. Я же видела, понимала, что эта женщина лишилась единственного, что в ее жизни имело значение. Как и любой другой родитель, потерявший ребенка, она никогда не оправится от удара. И все же — и было чудовищно признаться себе в этом — я видела в ее истории еще и соломинку, за которую могу ухватиться. Это была возможность показать всем, что на самом деле представляет собой Тони, какое это бездушное, эгоистичное дерьмо. Я не виляла в разговоре с ней. Очень четко, без экивоков объяснила, каким образом ее свидетельство могло бы помочь мне вернуть своего ребенка. И она согласилась. И вот теперь… теперь ей так плохо, ее подвергают этой незаслуженной, бесполезной пытке. Да, она сделала все, о чем я ее просила. Но глядя, как она плачет на свидетельском месте, я испытывала лишь стыд — и ничего больше.
Перестав наконец плакать, она повернулась к судье и заговорила:
— Я приношу извинения, Ваша честь. Джонатан был моим единственным ребенком. Даже теперь мне тяжело говорить об этом. Простите меня…
— Мисс Кендалл, вам не за что просить прощения в этом суде. Напротив, это мы должны просить у вас прощения.
Затем, адресовав мисс Ффорде испепеляющий взгляд, он спросил:
— У вас есть еще вопросы, мисс Ффорде?
— Нет, Ваша честь.
Устремив такой же взор на Мейв, он спросил:
— У вас, мисс Доэрти?
— Не имею, Ваша честь.
— Мисс Кендалл, вы свободны и можете идти.
Ей стоило некоторого усилия отойти от стойки. Когда она шла мимо, я успела шепнуть: «Простите меня», но она продолжила путь, не сказав ни слова.
Трейнор сидел молча какое-то время. Очевидно, и его взволновал вид несчастной женщины, плакавшей перед ним за свидетельской трибуной. Ему тоже нужно было время, чтобы собраться и взять себя в руки, прежде чем перейти к следующему вопросу.
— Перейдем к вашему последнему свидетелю, мисс Доэрти.
— Да, Ваша честь. Миссис Бренда Гриффитс.
Женщина, идущая по проходу, совсем не походила на Элейн Кендалл. Она излучала уверенность и спокойствие. Ей-богу, она скорее чем-то походила на Диану Декстер, хотя одета была и не так шикарно. Ее простой зеленый костюм не был модельным, однако несла она себя с достоинством и выглядела элегантно — сорокалетняя женщина, которую не пугает ее возраст. Подойдя к свидетельскому месту, она удостоила Тони небрежного кивка.
Мейв Доэрти попросила ее рассказать, при каких обстоятельствах произошло их знакомство с Тони Хоббсом.
— В 1990 году, когда я была журналистом в «Кроникл», меня на три недели командировали во Франкфурт. Тони возглавлял местное отделение. Нас в офисе было всего двое. Оба мы были свободны. Начался флирт. Потом, ближе к моему отъезду, была ночь, когда мы оба были, мягко говоря, нетрезвы и не подумали о мерах предосторожности. Вернувшись в Лондон, я обнаружила, что беременна. Естественно, я сообщила об этом Тони. Новость его огорчила, и уж подавно он не предложил мне «покрыть грех венцом» или чего-нибудь в этом роде. Правда, я ничего подобного и не хотела и не ждала от него. Он было стал уговаривать меня сделать аборт… и я сразу же твердо заявила, что этого не будет. «Ну, дело твое, — сказал он, — но только не рассчитывай ни на какую помощь с моей стороны». Не очень приятно услышать такое — и в тот момент, признаюсь, я очень расстроилась. Но, знаете, в то же время меня даже восхитила его честность. Он сразу поставил точки над «i», объяснил, что не хочет иметь ничего общего с этим ребенком.
Я родом из Эйвона, а Лондон никогда особо не любила. Поэтому, забеременев, я начала подыскивать себе работу в районе Бристоля. Устроилась в Бристольское отделение Би-би-си. Переехала. Родила. Мне повезло — через год я познакомилась с замечательным человеком. Мы поженились. Кэтрин, дочь Тони, считает Джеффри отцом. У нас с Джеффом появился и общий ребенок, еще одна дочь, Маргарет. Больше мне нечего вам сказать.
— Не считая того, что Тони Хоббс так никогда и не видел свою дочь, Кэтрин, которой сейчас почти двенадцать лет? — Этот вопрос задала Мейв.
— Да, это правда. Вначале я пробовала посылать ему письма, предлагая познакомиться с дочерью. Но ответа не было ни разу, и этим было все сказано. Я больше не стала навязываться ему. Я перестала писать… Боже, с тех пор прошло, наверное, лет шесть.
— У меня нет больше вопросов, Ваша честь.
— У вас, мисс Ффорде?
— Есть, Ваша честь. Миссис Гриффитс, почему сегодня вы согласились дать показания?