— Ты уже дошла до главы, где он пишет, что надо бежать из дому во время колик?
— Да, здорово…
— Подожди-подожди, что ты скажешь после первой бессонной ночи…
— Ладно, давай, пожалуй, прощаться.
— Поздравляю с домом.
— Он пока не наш. И Тони его еще не видел.
— Ты его уговоришь.
— Вот это точно. Потому что скоро мне выходить на работу — и тогда уж не будет времени бегать по другим адресам.
Но Тони был так занят в редакции, что выбрался на Сефтон-стрит лишь через пять дней. Было позднее субботнее утро, и мы поехали в Патни на метро, перешли мост, свернули на Лоуэр-Ричмонд-роуд. Вместо того чтобы идти напрямик, я повела его к пешеходной дорожке, змеившейся по берегу Темзы. Тони раньше не бывал в этих местах, и я видела — ему сразу понравилось, что почти до самого дома можно идти вдоль реки. Потом я продемонстрировала ему красоты парка Патни Коммон, расположенного прямо позади нашей будущей улицы. Тони понравилось даже, как оформлены витрины респектабельных магазинов и баров на Лоуэр-Ричмонд-роуд. Но когда мы свернули на Сефтон-стрит, я заметила, как он рассматривает многочисленные припаркованные джипы и «лендроверы». Машины свидетельствовали, что район облюбован молодыми специалистами… из тех, кто считает подобные коттеджи хорошим стартом для семьи, чтобы (просветила меня Маргарет) перебраться в более просторное жилище ко времени рождения второго ребенка и получения более высокооплачиваемой работы. Пока мы шли к дому, навстречу нам тянулась бесконечная процессия детских колясок всех сортов и многоместных автомобилей с детскими сиденьями. Мы обменивались недоуменными взглядами, словно желая сказать: «И как это нас угораздило?..»
— М-да, добро пожаловать на улицу Подгузников, — наконец проговорил Тони с язвительным смешком. — Молодые семьи… Мы на их фоне будем выглядеть глубокими старцами.
— Говори за себя. — Я пихнула его в бок.
Когда мы дошли до дома, встретились с агентом и начали осматривать комнату за комнатой, я не спускала глаз с Тони, стараясь понять, нравится ему или нет.
— Точь-в-точь, как дом, в котором я рос, — заявил он наконец и добавил: — Но я убежден, что мы сумеем привести его в порядок.
Я пустилась в долгие рассуждения, описывая, как тут все будет, когда мы выкинем весь этот старомодный хлам.
Тони заинтересовало упоминание о комнате под крышей. Особенно, когда я сказала, что в Штатах у меня есть ценные бумаги и от их продажи можно выручить около семи тысяч фунтов. Этой суммы вполне хватит на устройство отличного кабинета в мансарде, и он сможет наконец приступить к книге — Тони надеялся, что это позволит ему бросить отнимавшую столько сил службу в газете.
Во всяком случае, мне показалось, что в первые две недели в Лондоне Тони думал как раз об этом. Вероятно, это было следствием перехода к офисной работе после чуть ли не двадцати лет разъездов. Может быть, он сделал неприятное открытие, что редакционная жизнь в Уоппинге напоминает не то бескрайнее минное поле, не то запутанный лабиринт взаимоотношений. А возможно, Тони неприятно было признаваться себе, что заведующий внешнеполитическим отделом, в общем-то, должность не творческая, а чисто административная и бюрократическая, Словом, не знаю почему, но я чувствовала, что Тони никак не удается привыкнуть к новой кабинетной работе. Если я заговаривала на эту тему, он неизменно отвечал, что все отлично… что он просто пытается освоиться в совершенно новой ситуации, вот голова и идет кругом. Или делал какое-нибудь легкомысленное замечание насчет того, что процесс одомашнивания требует времени. К примеру, как-то мы сидели в баре, восстанавливая силы после очередной поездки в наш будущий дом, и Тони сказал:
— Слушай, а вдруг это окажется совсем уж неподъемным? Вдруг мы не потянем ежемесячные выплаты? Не подыхать же в кабале, давай тогда расторгнем договор, продадим все к чертовой бабушке и найдем себе работу в каком-нибудь дешевом и веселом местечке типа «Известий Катманду».
— Ясное дело, так и поступим, — отвечала я со смехом.
В тот вечер я наконец собиралась познакомить мужа с единственной своей лондонской подругой — Маргарет пригласила нас на ужин. Вечер начался хорошо: болтали о предстоящем ремонте в нашем новом доме и о том, как мы обживаемся в Лондоне. Поначалу Тони держался замечательно, с присущим ему обаянием, хотя меня слегка удивило, как он с небрежным видом поглощает внушительные дозы спиртного. Прежде я за ним такого не замечала. Но это странное ухарство меня не беспокоило. Алкоголь явно не мешал Тони поддерживать беседу. Он блистал остроумием, особенно когда речь заходила о его приключениях в отвратительных и опасных притонах третьего мира. А его забавные, ироничные рассуждения об англичанах привели всех в восторг. В общем, Тони сразу же очаровал Маргарет. Все шло прекрасно, пока разговор не коснулся политики, и — хлоп! — он вдруг разразился антиамериканской тирадой, так что Александр, муж Маргарет, ощетинился и начал обиженно возражать. Словом, под конец атмосфера была довольно напряженной. На обратном пути, в такси, Тони произнес:
— Ну что же, кажется, все прошло просто великолепно, как по-твоему?
— Ты можешь объяснить, что за муха тебя укусила? — спросила я.
Молчание. В ответ он только вяло пожал плечами. Минут двадцать мы ехали в полной тишине. Все так же молча улеглись спать. А наутро Тони подал мне завтрак в постель и поцеловал в голову.
— Набросал вот письмецо Маргарет с благодарностью за прием, — сообщил он. — Оставил на столе в кухне… Отправь его сама, если сочтешь нужным… Ладно?
— И он ушел на работу.
— Почерк Тони был, как всегда неразборчив, но мне все же удалось расшифровать его иероглифы:
Дорогая Маргарет!
Очень рад знакомству. Превосходное угощение. Превосходная беседа. Да, передайте супругу, что перепалка на почве политики доставила мне истинное наслаждение. Надеюсь, никто не отнесся к ней слишком серьезно. У меня есть алиби: in vino stupidus [11] . Но без оживленных дискуссий — что это была бы за жизнь!
Надеюсь на ответный визит.
Ваш…
Естественно, я отправила открытку. Естественно, Маргарет позвонила мне на следующее утро, как только ее получила, и сказала:
— Можно начистоту?
— Давай…
— Что ж, мне кажется, его письмо придает новый смысл понятию «обаятельный мерзавец». Но похоже, я поздновато суюсь со своим мнением.
Эти слова меня не обескуражили. Маргарет лишь произнесла вслух то, что сама я поняла уже давно: у Тони есть и другая сторона — с ним бывает трудно в общении. Обычно все шло хорошо, но вдруг что-то прорывалось, вылезало наружу, чтобы снова пропасть — до следующего срыва. Это могла быть просто язвительная, недобрая реплика по поводу коллеги по редакции или долгое тяжелое молчание, в которое он погружался, если я слишком увлекалась обсуждением нового дома. Мрачно помолчав несколько минут, он снова вел себя как ни в чем не бывало.