— Угу.
— По мне, так то, что он красавчик, оправдывает…
Она замолчала на полуслове, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Продолжай, — сказала я, — закончи свою мысль.
Еще одна глубокая и многозначительная затяжка.
— Что ты хочешь? Парень под кайфом двадцать четыре часа в сутки. Ничего удивительного, что ему сложно произносить слова, в которых больше одного звука, верно?
Я не смогла удержаться от смеха, потому что Марджи, со своей нью-йоркской прямотой, попала в самую точку. Так же безжалостно она высказывалась и о своих комплексах… из-за которых, после трех месяцев учебы на первом курсе, у нее до сих пор не было бойфренда.
— Все ребята здесь либо лыжные фанаты, что в моем тезаурусе проходит как синоним верха тупости… либо наркоманы, у которых мозги превратились в подобие швейцарского сыра.
— Послушай, но это же не на всю жизнь, — выступила я в защиту.
— Я не имею в виду твоего Мистера Личность, дорогая. Я просто делюсь своими наблюдениями.
— Ты думаешь, он будет страдать, если я его брошу?
— О, умоляю. Думаю, он сделает три затяжки своей дури и забудет о тебе еще до того, как выдохнет.
Но мне все-таки понадобилось еще две недели, прежде чем окончательно порвать с ним. Я ненавижу обижать людей, и мне всегда хотелось нравиться. Кстати, именно за это меня, бывало, распекала Дороти, моя мать, потому что, как настоящая уроженка Нью-Йорка (и при этом моя мама), она всегда прямо говорила о том, что думает.
— Знаешь, совсем не обязательно стремиться быть Мисс Популярность, — сказала она, когда я однажды пожаловалась, что не выиграла место в школьном совете. — И по мне, так это круто — не сливаться с чирлидерской толпой. Потому что на самом деле куда важнее быть умницей.
— Хорошистка — это не умница, — возразила я. — Это посредственность.
— Я тоже была хорошисткой в старшей школе, — сказала мама. — И гордилась этим. Между прочим, у меня, как и у тебя, тоже было всего две подруги, и я никогда не рвалась в команду чирлидеров.
— Мама, в твоей школе не было чирлидеров.
— Ну хорошо, допустим. Значит, я не рвалась в команду шахматистов. Я вот к чему веду: популярные девчонки в школе, как правило, самые неинтересные… и они всегда заканчивают тем, что выходят замуж за ортодонтов. Пойми, мы с отцом не считаем тебя неудачницей. Наоборот, ты — наша звезда.
— Я знаю, — солгала я. Потому что никогда не чувствовала себя звездой. Вот мой отец — да, он был звездой: несгибаемый радикал, герой; а мама могла рассказать немало историй о своих тусовках с де Кунингом, Джонсом, Раушенбергом, Поллоком [4] и прочими шишками, столь почитаемыми нью-йоркскими школьниками послевоенного времени. Она выставлялась в Париже и до сих пор говорила по-французски, преподавала на полставки в университете, на факультете искусств, и казалась мне такой совершенной и чертовски уверенной в себе. Я же мало того что была лишена всякого таланта, так еще и не обладала той страстью, которая вела моих родителей по жизни.
— Может, притормозишь? — говорила мне мать. — Ты еще даже не начала жить, не говоря уже о том, чтобы определить для себя, в чем ты сильна — А потом спешила на собрание «Художники Вермонта против войны», где она, разумеется, была спикером.
В этом была отличительная особенность моей мамы — она вечно была занята. И уж точно она была не из тех, кто обменивается кулинарными рецептами, печет гёрлскаутское печенье и шьет костюмы для рождественских спектаклей. По правде говоря, мама была самым никудышным кулинаром всех времен и народов. Ее совершенно не волновало, что спагетти вываливаются из кастрюли недоваренными, а утренняя овсянка больше напоминает месиво из липких комков. А уж что до работы по дому… в общем, лет с тринадцати я решила, что проще все делать самой. Я перестилала постельное белье, стирала, заказывала продукты. Меня это вовсе не напрягало. Наоборот, развивало чувство ответственности. Во всяком случае, я обожала порядок и организованность.
— Тебе так нравится играть в домработницу? — сказала однажды мама, когда я заехала домой из колледжа, чтобы прибраться на кухне.
— Послушай, скажи спасибо, что кто-нибудь здесь этим занимается.
Зато мои родители никогда не устанавливали для меня комендантский час, не диктовали, что носить, не заставляли убираться в своей комнате. Но, возможно, в этом просто не было необходимости. Я никогда не загуливала допоздна, не носила цветастых детских тряпок (предпочитала короткие юбки) и уж точно была самой аккуратной из всех домочадцев.
Даже когда я закурила в семнадцать лет, они не бились в истерике.
— Я прочитала статью в «Атлантик», там пишут, что это может вызвать рак, — сказала моя мать, когда застукала меня затем, что я тушила окурок на заднем крыльце дома. — Впрочем, это твои легкие, детка.
Мои подруги завидовали тому, что у меня такие лояльные родители. Они балдели от их радикальных политических взглядов и странных абстрактных картин моей матери, которыми был забит наш красный дощатый дом. Но ценой, которую я платила за такую свободу, был непрекращающийся сарказм мамы.
— Принц не такой уж прекрасный, — сказала она на следующий день после знакомства с Чарли.
— Я уверен, что это всего лишь мимолетное увлечение, — поддакнул отец.
— Надеюсь.
— Каждому нужно пройти хотя бы через один роман с наркоманом, — продолжил папа, лукаво улыбаясь матери.
— Де Кунинг не был наркоманом.
— Да он постоянно пребывал в прострации!
— И это был вовсе не роман. Так, всего лишь двухнедельный эпизод…
— Эй, вы же знаете, что я все слышу, — сказала я, ничуть не удивившись тому, что им удалось забыть о моем присутствии, но слегка озадаченная новостью о том, что мама когда-то была любовницей Виллема де Кунинга.
— Мы в курсе, Ханна, — спокойно ответила мама. — Просто разговор как-то неожиданно свернул в другую сторону.
Вот так. В этом была вся мама. Отец подмигнул мне, словно говоря: «Ты же знаешь, что она не всерьез». Но я-то знала, что это не так. Будучи послушной девочкой, я не стала заходиться в подростковой ярости. Я проглотила обиду — как всегда.
Когда встал вопрос о моей независимости, мама подтолкнула меня к идее выбрать колледж подальше от Берлингтона, а когда я решила поступать в Вермонтский университет, поставила меня, домоседку, перед нелегким выбором. Она настаивала на том, чтобы я жила в кампусе.