— Ты правда так думаешь?
— Уверена, — сказала она, нервно убирая руку, как человек, который сообразил, что преждевременно выложил карту. — Поэтому тебе не следует отказываться от выставки.
— Посмотрим, — сказал я.
— Откуда такое нежелание воспользоваться этим шансом?
— Дело не в нежелании…
— Именно в нем. Я что хочу сказать? Когда я впервые увидела тебя в редакции, ты производил впечатление, что тебе все до лампочки. Как будто тебе по фигу, куплю я твои снимки или откажусь от них.
— Я просто осторожен, вот и все.
— Знаю. И мне это, пожалуй, нравится. Особенно после всех тех уродов, которые осаждают меня в поисках работы и ведут себя так, будто они следующие Роберты Дуано. Но все равно любопытно — почему?
— Что почему?
— Почему ты так неуверен насчет продажи своих снимков?
Появившийся с едой Калвин спас меня от ответа на этот вопрос. У вина был обещанный дубовый привкус, гидропонный латук на вкус был таким же, как обыкновенный. Но его появление дало мне возможность сменить тему и перейти от моей неудачной карьеры к жизни Анны после Скидмора.
— После колледжа я оказалась в Бостоне, — сказала она. — Удалось найти работу в глянцевом лайфстайл-журнале с оригинальным названием «Бостон». Работала фотоподборщицей. В «Бостоне» в начале восьмидесятых это означало разыскивать наиболее привлекательные портреты суши. Короче, я жила в Кембридже через реку, а парня, который жил в квартире рядом, звали Грегг. Писал докторскую по английскому. Через год мы уже жили в одной квартире. Через два поженились. Через три нас выдернули из Бостона и сунули в Бозман, так как Грегг получил работу в Монтане.
— Как долго длился брак? — спросил я.
— Пять лет.
— Почему разошлись?
— Кое-что произошло.
— Что?
— Кое-что.
По тону я понял, что не стоит продолжать задавать вопросы.
— Итак, мы разошлись, я точно не хотела оставаться в Бозмане, но в то же время не хотела уезжать из Монтаны, к которой сильно привязалась. Вот я и съездила в Маунтин-Фолс, и приятель приятеля утроил мне встречу со Стюардом Симмонсом, редактором «Монтанан». Я появилась вовремя: за неделю до этого фоторедактор уволился. Я получила работу. И переехала сюда.
— Похоже на настоящую сказку Маунтин-Фолс, — заметил я.
— Ага, тут все оказываются, потому что у них что-то не заладилось в другом месте.
— У всех неприятности в Касабланке.
— Или в Нью-Йорке. Какие у тебя были неприятности в Нью-Йорке, Гари?
Я видел, что она ждет моей исповеди и рассказа о том, как я не сумел пристроиться в Манхэттене. Поэтому я позаимствовал отдельные подробности из жизни Гари, немного их приукрасив. Сам удивился, как у меня все легко и гладко получилось. Я поведал ей, как приехал в город после колледжа, уверенный, что буду делать обложки для «Вог» уже через пару месяцев. Но вместо этого мне пришлось жить в дерьмовых квартирках в восточной части города, работать где придется, ничего не достигая. Затем умерли мои родители, а поскольку я был единственным ребенком, дом достался мне. Было невероятно трудно вернуться в пригород после всех этих лет в Манхэттене, но с финансовой точки зрения выбора у меня не было. Особенно если учесть, что многие фотоагентства и журналы вроде «Дестинейшнс» продолжали меня игнорировать.
Затем я упомянул о своем романе с Бет.
— Это было серьезно? — спросила Анна.
— Нет, занимался самоуничтожением. Ведь с замужней женщиной можно связываться, если только хочешь причинить себе серьезный вред.
— Ее муж об этом узнал?
Я покачал головой.
— Он был юристом с Уолл-стрит. Который воображал себя талантливым фотографом.
— О, господи, — засмеялась Анна.
— Ты бы видела темную комнату этого парня. Зашибись. А его коллекция камер… вполне могла стоить тысяч сорок.
— И все же она полюбила тебя. Настоящего фотографа.
Я опустил глаза в тарелку.
— Ну да, — наконец произнес я. — Ты с кем-нибудь сейчас встречаешься?
— Был один, журналист из газеты, но он уехал из города примерно три года назад. Нашел работу в Денвере. Да и не слишком серьезно все это было. С той поры только пара идиотских ошибок.
— Удивительно, — заметил я.
— Да ничего удивительного. Маунтин-Фолс, возможно, городок замечательный, но у одинокой женщины выбор очень небольшой.
— Но всегда есть Руди Уоррен.
— Совершенно верно, — сказала она. — Заметь, что он однажды попытался…
— И?..
— Ты что? Спать с Руди — это погрешить против вкуса.
Мы выпили вино, съели морского окуня, заказали еще бутылку вина и начали слишком громко смеяться.
— Хочешь услышать лучшую историю про Руди Уоррена всех времен и народов? — спросила Анна. — Однажды он уговорил Мэг Гринвуд лечь с ним в постель…
— Да, я слышал, — сказал я.
— Короче, когда они закончили, Мэг прижалась к нему и прошептала «Все было так мило, Руди». Догадайся, что он сказал. «Зачем ты мне об этом говоришь? Скажи своим подругам».
Из ресторана мы выбрались около полуночи.
— Я очень надеюсь, что ты не собираешься ехать домой на машине, — сказал я.
— Никоим образом, — заявила Анна. — Мы пойдем пешком, ты меня проводишь.
Она взяла меня под руку. Три квартала до ее дома мы молчали. Она жила в тихом тупике, засаженном деревьями, в доме примерно двадцатых годов. Фонарь окрашивал улицу в теплый бежевый оттенок. Подходя к ее двери, я твердил себе: Ты набрался. Быстренько клюнь ее в щечку и уходи. Не усложняй ситуацию… Когда мы поднялись по ступенькам на крыльцо, Анна повернулась ко мне и одарила меня пьяной улыбкой на сто ватт. Свет от фонаря падал ей на лицо. И я подумал она прекрасна.
— Ну… — сказал я.
— Ну… — сказала она.
— Было здорово.
— Очень здорово.
— Ну… — сказал я.
— Ну… — сказала она.
Я наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но вдруг поцеловал в губы. Ее рот приоткрылся, она обхватила меня руками, и мы начали падать в дом. Упали мы на пол в холле. И начали срывать друг с друга одежду.
Позднее, уже в постели, она сказала:
— Я могу легко привыкнуть.
— Не говори мне, скажи своему…
— Заткнись, — сказала она, крепко меня целуя.
— Я тоже могу легко привыкнуть, — сказал я.
— В самом деле?
— Конечно.
— Хотелось бы мне верить.