Полчаса спустя мы выстроились во дворе, а еще через несколько минут грузились на повозки. Как я понял, красные пытались стабилизировать фронт, и Яков Александрович спешил закрепить успех. Овладев Токмаком, мы могли непосредственно грозить Александровску и выйти на подступы к Южному Донбассу. В общем, у Якова Александровича были свои резоны. У нас – тоже. Того декабрьского боя никто из нас краснопузым не простил. Оставалось надеяться, что город будет оборонять та же красно-чухонская дивизия, что так лихо обрабатывала нас из полковых гаубиц. Впрочем, ждать осталось недолго.
Генерал Туркул явился с поздравлениями и страшно удивился, увидев на мне старые погоны. Когда же я заявил, что обойдусь и старыми, он вознегодовал, сказав, что из-за таких офицеров, как я, мы и проиграли войну. Ибо офицер без амбиции – половина офицера. Я согласился считать себя за половину, но пожелал узнать, какие амбиции у нас еще остались.
Туркул тут же напомнил, что борьба далеко еще не окончена. В ответ я предположил, что в скором времени буду годен лишь в качестве чучела для отработки приемов штыкового боя. Тогда генерал обозвал меня штатской штафиркой, усадил за стол и полчаса подряд посвящал меня в тайны мадридского двора. С его разрешения кое-что доверю бумаге.
Основная часть армии переводится в Болгарию, причем Барон имеет надежду закрепиться там прочнее, чем в Турции. Штаб и тылы перебрасываются в Сербию. Туда же переводят наши училища, причем из них будут созданы новые, объединенные учебные заведения. Туркул считает, что в руководстве училищем слишком много выживших из ума рамоликов или просто тыловой сволочи. Такие офицеры, как я, фронтовики (да еще приват-доценты), должны их заменить. Он, Туркул, уже говорил с Витковским, и после моего лечения в санатории мне кинут еще одну звездочку. Будучи полковником, я получу право, по крайней мере, теоретически, возглавить учебный процесс в том же Константиновском училище. Говоря по-штатскому, стать заведующим учебной частью. И, стало быть, буду растить новых «дроздов» и новых сорокинцев. Для будущих боев с большевизией.
Не верю я в эти будущие бои. Хотя, конечно, преподавать в училище все же лучше, чем бродить с шарманкой по Белграду. Тем более, что у меня и шарманки-то нет.
Напоследок Туркул поинтересовался, по-прежнему ли я собираюсь в Гиссарлык. Я успокоил его, сообщив, что идэ фикс просто так не проходит. Тогда он меня порадовал – Витковский уже договорился об аренде катера, и на следующей неделе мы можем отправляться. Ежели, конечно, Кемаль позволит. Его аскеры, по слухам, уже подходят к столице.
Мы ехали целый день, не встретив ни одного краснопузого. Только один раз над головой промелькнул «Сопвич», но тут же ушел на север, а за ним погнались два наших «Ньюпора». Штабс-капитан Докутович поведал, что наша конница ушла вперед и уже, вероятно, под Токмаком, мы же подойдем к городу не раньше ночи. Однако, вышло иначе: верст за десять командир бригады остановил колонну, и мы, выставив охранение, заночевали прямо в поле. Штабс-капитан Докутович вернувшись от командира, сообщил, что атаковать будем на рассвете, и, по его просьбе, нас поставят в авангард. Токмак обороняют какие-то сборные части, и красной чухны среди них, похоже, нет. Увы!
Отряд был поднят по тревоге в серой предрассветной мгле, роты выстроились, и штабс-капитан Докутович рассказал новичкам о декабрьском бое под Токмаком. Получилось это у него неплохо. Я видел, как заблестели глаза нашей молодежи, и понял, что красным сегодня придется туго. Последовал приказ: в плен брать только тех, кто сразу же бросил винтовку и поднял руки. Я понимал, что это означает на практике.
Мы решили рискнуть и двинулись прямо в повозках по той самой дороге, по которой отступали в декабре. Теперь вокруг колосилась золотистая пшеница, утреннее небо сияло безмятежной голубизной, и мы с трудом по нескольким плохо засыпанным воронкам узнали то место, где нас напоследок накрыло и где погиб поручик Огоновский. Я даже поискал глазами вокруг в надежде увидеть деревянный крест, на котором висит подбитая ватой зимняя офицерская фуражка. Но все было залито поспевающими колосьями, и я понял, что искать тут нечего.
Мы спешили, не щадя лошадей, прямо к близкой уже околице. Заметили нас поздно – возможно, в первые минуты вообще приняли за своих. Как только красные начали неуверенно постреливать, я дунул в свисток, и рота, соскочив с повозок, развернулась в цепь слева от дороги. Первая рота шла справа. Артиллерии у нас не было, но мы подошли столь близко, что этим можно было пренебречь.
Мы ворвались в первую траншею, проходившую у самого въезда в город, и, не разбираясь, перекололи штыками сонных краснопузых. Нескольким удалось засесть в блиндаже, но поручик Усвятский швырнул через вентиляционную отдушину ручную бомбу, и можно было смело идти дальше.
Нам казалось, что краснопузые готовят что-то серьезное. А хорошо бы! Хотелось наконец-то сцепиться, припомнив им все, но улицы города были пусты – красные в бой не вступали. Время от времени отдельные герои в нижнем белье, с винтовками и без, выбегали на улицу прямо на наши штыки, но ни тут, ни поблизости мы не слышали даже стрельбы. Наконец, мы оказались на грязном пустыре, который служил чем-то вроде центральной площади. Перед нами возвышалось кирпичное строение о двух этажах, над коим неподвижно висел красный флаг. Рядом стояли четыре гаубицы и несколько зарядных ящиков, а чуть в стороне – два броневика.
Я послал взвод прапорщика Герениса прямиком на здание с флагом – вероятно, местный совдеп, прапорщик Немно повел своих к батарее, а я с первым взводом направился к броневикам. Броневики стояли тихо, можно было подумать, что они пусты, но из раскрытого люка явственно слышался храп. Поручик Усвятский предложил просто кинуть в каждый люк по ручной бомбе, но броневиков было жалко, и я приказал брать их (но не экипажи) целыми. Поручик Усвятский поморщился, вытащил револьвер и забрался на башню одной из машин под номером 12. Номер счастливый, но, очевидно, не для комиссаров. Грохнуло несколько выстрелов, и поручик с той же гримасой слез с башни, предложив своим подчиненным доставать дичь. Почти одновременно двое наших юнкеров разделались с экипажем соседнего броневика, номер которого я уже не помню.
Несколько минут ушло на извлечение трупов. В одном из броневиков в экипаже оказалась дама, точнее, бабища в кожанке, к которой (кожанке) был приверчен орден красного знамени. Рядом с трупами обнаружились несколько бутылок самогона, большей частью пустых. Поручик Усвятский нравоучительно заметил, что пить, как известно, вредно, и попытался завести одну из машин. Броневик взревел, дернулся и покатил прямо к крыльцу совдепа.
Тем временем нам навстречу спешил прапорщик Немно с докладом о взятии батареи. Красные проспали и ее. Оставался совдеп, от Герениса вестей не было, и тут на верхнем этаже с грохотом вылетели стекла. Началась стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы прапорщика Герениса, подталкивая краснопузых штыками, дабы те сохраняли равновесие.