– Этот инструмент называется «сум», – пояснил Хэхэльф. – Играть на нем – самая сложная наука: лично у меня так ничего и не получилось…
– А прочие инструменты? – лениво поинтересовался я.
– Длинный барабанчик называется «балух», короткий – «инайма»; смычковый инструмент – «ладуба», а голубая дудочка – это бунабская флейта «ута». Вот на уте я в свое время играл неплохо! – Он мечтательно умолк, а потом прибавил: – У бунаба совершенно необычная музыка, мелодичная, берущая за душу и ни на что не похожая. Недаром эти ребята, бузы, считаются не просто музыкантами, а «маленькими жрецами», сам сейчас оценишь!
Я оценил. Бунабские песни показались мне на удивление мелодичными и неописуемо печальными. Сами бунаба были благодарными слушателями: эти и без того унылые ребята окончательно пригорюнились, а некоторые даже пустили слезу. Через некоторое время все слушатели дружно рыдали. Я не преувеличиваю, на смуглых щеках блестели ручейки слез, даже сам ндана-акуса величественным жестом утирал глаза.
– Бунаба – довольно суровые люди, особенно с виду, – пояснил Хэхэльф. – Единственное, что может их растрогать, – это красивая мелодия. Чем печальнее, тем лучше. Могут рыдать до утра и не заметят, как уходит время… Каюсь, мне так и не удалось разделить это их увлечение. То есть музыка мне нравится, но слезы из глаз почему-то не текут… У тебя тоже, да?
– Не текут, – согласился я. – Знаешь, я думаю, все дело в воспитании: в детстве мне все время твердили, что «настоящий мужчина» не должен плакать, ни при каких обстоятельствах. Теоретически понимаю, что это чушь, но привычка есть привычка!
– Вот-вот! – обрадовался Хэхэльф. – Я-то думал, у меня одного такие проблемы…
Вечер завершился под хоровые рыдания суровых бунаба, не испорченных «комплексом мачо». Я отправился спать, растроганный и умиленный: вот это, я понимаю, благодарная публика!
На новом месте мне спалось просто отлично: все эти подушечки и коврики оказались отличным материалом для строительства уютного гнезда, в недрах которого я почувствовал себя защищенным от всех бед, потрясений и неожиданностей. Мне повезло: спали в этом доме долго и со вкусом, подъемов на рассвете здесь не практиковали, следовательно, ни одна голосистая сволочь не заявилась в мою спальню с первыми лучами первого солнца, чтобы пожелать «доброго утра», поэтому мне удалось выспаться.
Впрочем, «голосистая сволочь» все-таки заявилась, но только с первыми лучами последнего из трех солнышек, которое сегодня собралось посетить небо лишь после полудня.
– Ронхул, ты тут так здорово устроился, и мне очень жаль, что приходится тебя будить, но нам пора собираться в дорогу, – виновато сказал Хэхэльф. Он стоял на пороге моей спальни и с нескрываемым любопытством рассматривал сооруженное мною гнездо.
– Было бы что собирать! – сонно возразил я. – Что касается моих вещей, я их даже не распаковывал…
– Я заметил, – кивнул он. – Поэтому не разбудил тебя два часа назад. Но уже пора ехать, а ты ведь еще наверняка захочешь умыться и перекусить…
– Ага, перекусить… предварительно обмазавшись твоим маслом сагыд с ног до головы, – вздохнул я, с содроганием вспоминая невероятное количество уничтоженной вчера пищи.
– Кстати, – заметил Хэхэльф, – мне кажется, было бы неплохо, если бы ты подарил ндана-акусе парочку мешочков с кумафэгой. Он не ждет от тебя никаких подарков, но тем лучше: это будет настоящий сюрприз! Тем более тебе, насколько я понял, все равно не жалко…
– Мне не жалко, – согласился я. – Могу хоть всю оставить: жил же я до сих пор без кумафэги и как-то не умер…
– Вот всю не надо! – веско сказал Хэхэльф. – Никогда заранее не знаешь, что тебе понадобится в дороге. Думаю, три мешочка совершенно достаточно: даже одна порция кумафэги считается самым ценным подарком, какой толькоможно придумать, а при обмене за нее можно получить дюжины две самых лучших агибуб, или дюжину агибуб и лодку, или…
– Я уже понял, что являюсь самым богатым человеком на всех островах Хомайского моря, – улыбнулся я. – Чего я не понимаю – это как сунуться к ндана-акусе со своим бесценным даром? Он такой важный дядя…
– Правильно! – согласился Хэхэльф. – Здесь принято оставлять подарки на пороге его комнаты и убегать, производя как можно больше шума, чтобы ндана-акуса велел кому-нибудь из своих рабов выйти и посмотреть, что творится. Раб непременно найдет подарок и принесет его своему господину. Все это считается изысканным придворным этикетом, а вот если сунешь подарок в руки ндана-акусе, можно и по морде схлопотать! Но я нахожусь в очень теплых отношениях со старыми доверенными рабами ндана-акусы, с тех самых пор, когда они гонялись за мной по всему побережью после того, как я упражнялся в стрельбе из лука по кончикам их парадных агибуб, поэтому мы можем просто передать твой подарок через них.
– Давай так и сделаем, – обрадовался я. – Передай ему, пожалуйста, три… нет, даже четыре мешочка кумафэги, пусть знает наших! А я пока действительно умоюсь…
Когда мы с моей дорожной сумкой вышли из дома, готовые к трудностям пешего похода вглубь острова Хой, меня подкарауливал очередной сюрприз, скорее приятный, чем нет. У ворот выстроился своеобразный караван: больше десятка уже хорошо знакомых мне «свинозайцев». Но и кровожадный Куптик, запряженный в телегу Мэсэна, и перекрашенные «лже-свиньи» на корабле страмослябских пиратов, очевидно, являлись самыми мелкими представителями этой породы. Зверюги, с которыми мне довелось встретиться сейчас, оказались настоящими великанами. У доброй половины на спинах были установлены большие яркие сооружения, больше всего похожие на расписные бочки. Остальные были навьючены тюками с грузом.
– Что это? – спросил я Хэхэльфа.
– Как что? Звери абубыл, – невозмутимо ответил он. – На них мы и поедем. А ты думал, пешком пойдем? Хой – большой остров, я тебе уже говорил?
– Говорил… – Я с некоторым сомнением покосился на зверюг. – А они что, быстро бегают?
– Не слишком. Немного медленнее, чем хороший ходок. Но сидеть в удобной корзине гораздо приятнее, чем переставлять ноги, сгибаясь под тяжестью дорожной сумки.
– Да, дорожная сумка – это просто наказание какое-то! – согласился я.
– Ну вот. А если я добавлю, что с нами к Варабайбе отправятся второй сын ндана-акусы, мой старинный приятель Кект и один из главных жрецов пага Пикипых, которые ни за что не согласятся спать под открытым небом, ходить в одной и той же одежде несколько дней кряду и есть сушеную рыбу и ягоды с придорожных кустов, ты сразу поймешь, что нам пришлось взять с собой несколько шатров, пару сундуков с одеждой и украшениями, несколько бочек вина, чуть ли не тонну продовольствия и еще кучу всякого барахла…
– А что, с нами поедут такие серьезные ребята? – уважительно сказал я. – Вот уж не думал, что все так круто!
«Круто» – не то слово! Будь ндана-акуса помоложе, он, возможно, и сам бы с нами отправился. Мы же едем не куда-нибудь, а к Варабайбе! Вряд ли Варабайба станет общаться с тобой или со мной: мы ведь не хойская знать и вообще не бунаба. А вот с таким великим колдуном, как пага Пикипых, и с таким знатным человеком, как ламна-ку-аку Кект, он наверняка захочет поговорить. Они вас познакомят, замолвят за тебя словечко, скажут, что старый ндана-акуса ночами не спит, оплакивает твою печальную участь, и дело в шляпе…