У Тристана с Изольдой не было детей. Мэтр сумел подарить Изольде жизнь, но не материнство, как просил его Тристан. Взамен он дал нечто иное: Тристан смог поселиться в тихом живописном мире на самом краю Броселианда и бывать в Лесу, когда пожелает. А Тристан любил это место. Не как сэр Персиваль, для которого Броселианд был огромным полем для исследований. Просто Тристан ценил жизнь и особенно почитал то особое пространство, без какого жизнь в Сфере Миров была бы немыслима.
Жизнелюбивый ренегат много путешествовал по Лесу и узнал тайны, что не открылись даже Персивалю, хотя и к этим секретам относился легко. Он единственный из бывших рыцарей Ордена поддерживал связи с товарищами по сложенному оружию. Особенно Тристан дружил с Борсом и тем же Персивалем. Ланселота до недавнего времени он не видел несколько лет.
Наставник Санчо опять-таки предпочел за лучшее промолчать, что дорогу к угодьям Тристана ему тоже подсказала Дева Озера.
Добродушный толстяк не знал, где искать Артура. Но согласился проводить Ланселота с его оруженосцем к Персивалю, который ведал больше, чем кто-либо из Ордена, не считая, конечно, исчезнувшего гроссмейстера.
Сэр Персиваль оказался еще хитроумнее Тристана, когда продавал меч. Он выбрал для проживания остров Авалон, мир, сотворенный Мерлином. После смерти создателя остров стал необитаемым, но все еще полным магических сил. Здесь в изобилии хватало возможностей для перемещений по иным мирам, даже если не обладать способностями к волшебству. Персиваль целиком отдался главной страсти – познанию неизведанного. Той страсти, что и привела его когда-то в Орден и на полтора века оказалась придавленной бременем меча.
Ученый отшельник воссоздал замок Тинтагэль – место, где родился Артур, сын Утера Пендрагона. Земной Тинтагэль давно уже превратился в развалины, но в Авалоне было достаточно сил, чтобы поддерживать его в прежней каменной мощи.
Хотя Авалон, как настоящий остров, омывало море, из Броселианда можно было попасть и туда. Но путь даже в этом межпространстве с его искаженными расстояниями занял бы очень и очень долгое время. И вот тут Тристан показал свое искусство.
Они проехали совсем немного от поляны, где случился поединок с чудовищем, только чтобы найти… другую поляну. Ее делил пополам ствол упавшего дерева. У Санчо внутри дрогнуло: перед ними лежал ни много ни мало целый умерший мир. Что его погубило – неизвестно. Может быть, там произошла катастрофа. А может, в том мире от его сотворения прошли миллиарды и миллиарды лет, и тот просто умер от старости под остывшим солнцем, исчерпав весь запас жизни до капли, и некому там было о чем-либо сожалеть.
А Тристан спешился, велел сделать то же самое Ланселоту с оруженосцем и наломал веток для костра. Ветки брались, разумеется, сухие, но оруженосец предпочел втихую уйти от такой работы. Вопреки его ожиданиям, Тристан вовсе не собирался готовить привал. Костерок он развел совсем небольшой. Хмыкнул и попросил спутников отвернуться:
– Все равно не поймете, но… хм… так положено. Лес мне это доверил. В общем… уважьте его.
Санчо посмотрел на Ланселота и повернулся к костру спиной, разглядывая Жоеора и сбрую. Рыцарь всматривался в чащу. Позади что-то нашептывал над костром веселый проводник.
– Можно! – раздался, наконец, голос Тристана, как будто он спрятал предмет и теперь объявлял, что пора искать.
Санчо обернулся и поначалу не заметил ничего особенного. Тристан же имел вид фокусника, только что показавшего один из своих коронных трюков.
– Коридор открыт. – Он кивнул на огонь.
Кукушкин только сейчас увидел, что пламя странного зеленоватого оттенка. Мало того, языки не поднимались вверх, а тянулись над землей, будто от мощного непрекращающегося ветра.
Никакого ветра Санчо не ощущал.
– Неужели не видишь? – спросил Тристан. – Это же своего рода компас.
Оруженосец догадался посмотреть в сторону, куда указывало пламя. Там зиял неширокий прогал между стволами. Санчо не мог сказать, был он до того или нет.
– Лесной Коридор, – сказал бывший рыцарь. – Самый что ни на есть настоящий.
– Хорошо ты, видать, с Лесом поладил, – проронил Ланселот.
– Я со всеми стараюсь ладить, если ты заметил… По коням, господа, нам открыли ненадолго!
Тристан затушил костер – что-то прошептал, и тот вдруг погас сам, будто выключили газовую конфорку, даже легкого дымка не осталось.
Жоеор первым устремился в проем Коридора, за ним Несс, держа на спине Ланселота и Санчо.
Оруженосец не слишком понимал действа проводника. Тропа была как тропа, ничем, кажется, не отличалась от тех, по каким они с Ланселотом проезжали еще до встречи с Тристаном. Сухая хвоя на земле, неприветливые еловые бока, мох на стволах. Однако Тристан вел себя по-другому. Перестал балагурить и даже почти не смотрел на спутников.
– Что это за Коридор? – решился все-таки спросить Кукушкин.
Вместо Тристана негромко ответил Ланселот:
– Самый короткий путь. Древний. Только для того, кому Лес особо доверяет.
Однако по мере того, как они углублялись в этот таинственный проход, к Тристану возвращалось его обычное настроение, и скоро он опять рассказывал о своих похождениях. Санчо вспомнил поговорку про толстеющих друидов.
Ланселот же молчал.
Он не говорил Санчо, как повстречался с Тристаном день назад, прежде чем отправиться в этот поход. Их проводник тоже не упоминал об этом.
Сначала они вдвоем хотели навестить вовсе не Персиваля, а их общего друга сэра Борса. Ланселот любил здоровяка. Борс превосходил ростом, шириной плеч и физической силой любого из рыцарей Ордена. Выбритая голова, несколько шрамов на лице и татуировки придавали ему еще более устрашающий вид. Но всякий, кто знал его близко, понимал, насколько мягок и раним сэр Борс. Он и сдался, уйдя от бремени меча, значительно раньше Тристана и Персиваля.
Когда свой меч продал и Тристан, весельчак поселился в мире, не слишком далеком от пристанища Борса. Тот построил хижину на берегу теплого моря, ловил рыбу, выращивал плоды, напоминающие земные апельсины и виноград.
Борс жил совсем один и по-детски радовался, когда к нему как снег на голову сваливался Тристан.
Но теперь Ланселот вместе с другом нашли только остывшее тело.
Они похоронили Борса на берегу, который он так любил, и выложили холмик из камней. Ланселот даже соорудил деревянный крест, хотя не знал, кому и как молятся здешние обитатели.
Миролюбивый Борс умер с оружием в руках. Его огромная ладонь сжимала меч: он и будучи рыцарем, не признавал шпаг и рапир. Но главное – рана. Ланселот помнил этот удар. Даже Тристан помнил. И Борс тоже должен был помнить и уметь отразить.
Любимый удар Гаррета.
Но Борс не отразил. Неужели он позабыл за годы спокойной жизни? Или разучился драться? Или… просто не захотел?