– Ну, не знаю… – растерялся я. – В его состоянии…
– Святой Патрик крестил не только ирландцев. По некоторым преданиям, именно он – креститель логров. Так что в своем безумии граф Элоа был удивительно последователен.
– Остается найти его самого, – заключил я. – Знать бы, где обитает Святой Патрик…
Этого знать нам было не дано, но я уже твердо решил, что заставлю гражданина д'Энваля прояснить некоторые подробности. Зря, что ли, я слушал байки про Жеводанского Волка?!
– Значит, логры вас не устраивают, гражданин Люсон? – Вильбоа сложил бумаги и спрятал их в большой кожаный портфель. – Другой версии у меня для вас нет.
– Кроме Всевышнего, – вырвалось у меня.
Ответом был недоуменный взгляд. Пришлось пояснить, хотя менее всего хотелось говорить на эту тему с якобинцем.
– Господь почему-то рассудил именно так. Эти несчастные остались на земле по Его воле. Может, это кара, может – награда…
Вильбоа долго молчал, затем покачал головой.
– Я уважаю ваши убеждения, Франсуа. Но я – атеист. Перефразируя Лапласа, могу сказать: для моих рассуждений не требуется бог. Даже если он есть, какое ему дело до гражданки дю Бретон или до нас с вами?
– И до всей Франции, – вновь не выдержал я. – Франции, убившей Короля и растоптавшей Церковь!
Наши глаза встретились, и Вильбоа первым отвел взгляд.
– Я не стану спорить с вами, Франсуа. Вы – «белый», я – республиканец. Мы ничего не докажем друг другу. Странно, правда? При других обстоятельствах мы бы вцепились друг другу в горло…
– Уже нет, – негромко проговорил я. – Уже нет, Шарль. Моя война закончилась.
Да, моя война закончилась – в тот миг, когда я повстречался со Смертью по имени Бротто. Или даже раньше? Не тогда ли, когда на моих глазах тяжелый треугольный нож из темной стали обезглавил де Руаньяка? Я стоял совсем рядом и мог даже видеть, как неслышно шевелятся побелевшие губы, читая молитву, как они брезгливо дернулись, когда палач прикоснулся к плечу командующего армии Святого Сердца…
– Я мог бы спросить, кто вы? – вновь заговорил Вильбоа. – Я мог бы спросить, чем вам помочь?
«Это не так сложно, – хотел сказать я. – Мне нужно совсем немного: «Синий циферблат» – и клятва, которую я не в силах выполнить». Но якобинец Шарль Вильбоа, друг Камилла Демулена и Жоржа Дантона, не в силах мне помочь – как не могу этого я сам и, возможно, не сможет никто в этом заповеднике Смерти, именуемом славным городом Парижем.
– А гражданин Давид предлагает все это снести! – Альфонс д'Энваль широко раскинул руки, словно пытаясь стать на пути указанного гражданина. – Все! Собор, эти дома, улицы. О, человеческая глупость! О-о!
Позади остались тихие улочки Латинского квартала, а впереди, закрывая небо, высилась темная громада собора Богоматери. Именно сюда затянул нас индеец после небольшой прогулки по закоулкам Старого Ситэ.
Оказались мы здесь, в общем-то, случайно. Утром, перекусив в небольшом трактире на углу, я вернулся в «Друг патриота», обдумывая некий визит, который представлялся мне все более и более полезным. Однако не успел я выкурить первую папелитку, как в двери постучали и на пороге появился молодой ирокез собственной персоной. За ним, в полутьме коридора, грозно поблескивая стеклышками очков, обозначился призрак гражданки Тома – в шляпке и мужском широкополом плаще.
Вначале я решил, что меня намерены отвезти на вскрытие к гражданину д'Аллону. Но гости вели себя мирно, и мне оставалось предположить, что гражданку доктора просто выгнали с работы. Все оказалось проще. День, который я по наивности принял за вторник, оказался «днем Декады». Французская Республика, Единая и Неделимая, милостиво разрешила в этот день всем добрым патриотам предаваться отдыху – вместо отмененного воскресенья. Неугомонный д'Энваль решил пригласить меня на прогулку. Я без особых колебаний согласился – думать можно и прогуливаясь.
Индеец хотел проплыть по Сене на небольшой барке, возившей влюбленные парочки и просто любопытных по воскресным (то есть «декадным») дням с запада на восток и обратно. Но день выдался еще прохладней, чем предыдущий, вдобавок дул сильный ветер, гонявший белые барашки на обычно спокойной реке, и гражданка Тома решительно заявила, что конечным пунктом нашего плавания непременно станет больница академии, а то и мертвецкая на кладбище Дез-Ар. Индеец попытался спорить, но после первой же фразы чихнул, что вызвало зловещую ухмылку его невесты. Наконец был найден компромисс. Через реку мы все-таки перебрались, правда по мосту, и решили пройтись по тихому в этот «декадный» день Латинскому кварталу, где ветер не в силах проникнуть за вековые стены старых домов, сгрудившихся вдоль узких улочек, помнивших еще Абеляра и святого Сугерия.
Гражданин д'Энваль воспрял и более часа рассказывал нам какие-то давние байки об отчаянных школярах средневековой Сорбонны и о забытом поэте по имени Франсуа Виллон, воспевшем здесь каждый кабачок, а впоследствии угодившем на Монфоконскую виселицу. Под этот веселый рассказ мы прошли весь университет, миновали маленькую, устланную брусчаткой площадь и оказались у собора.
– Разрушить это! – индеец вновь воздел руки к покрытому облаками небу. – О, слепота!
– А зачем разрушать? – деловито осведомилась гражданка Тома, оглядывая собор так, словно перед ней был очередной пациент из числа безнадежных. – Хотя… С точки зрения современного градостроительства…
– О господи, Юлия! О-о!
От волнения Альфонс даже помянул Творца, что случалось с ним нечасто.
– Очевидно, гражданин Давид желает воздвигнуть здесь бронзовую статую Свободы-Равенства-Братства высотой в четверть лье, дабы ее было видно даже из Лондона, – предположил я. – Причем сия статуя будет вращаться и петь «Марсельезу»…
– Вы почти угадали, друг мой, – вздохнул индеец. – Гражданин Давид желает построить тут Дворец Республики. Но почему здесь? Собор Богоматери не просто красив, он уникален! Такого больше нет!
– Вы ошибаетесь, гражданин д'Энваль, – поспешил уточнить я. – Это уже не собор Богоматери, а храм Разума с гражданином Шометтом в качестве верховного шамана.
Об этом мне рассказала лично гражданка Грилье. Мадам Вязальщица приняла активное участие в разгроме храма. Средь оскверненных стен граждане якобинцы устроили шабаш с актрисой Кандейль в качестве воплощения упомянутого Разума. Якобинский Разум был гол, зато обильно напудрен.
– Чушь! – поморщилась гражданка Тома. – Все это, конечно, чушь и мумба-юмба, но я читала, что собор не представляет особой ценности. Варварская средневековая архитектура, полное отсутствие гармонии…
Похоже, она напрочь забыла клятву Гиппократа, поскольку д'Энваля едва не хватил удар. Глотнув воздуха, он едва удержался на ногах, отчаянно замахал руками и наконец выдохнул:
– Юлия! О, что вы говорите! О-о! Как можно повторять бредни господ классиков! Это же готика! Великая французская готика!