Кто-то назвал им мое имя. Они настаивали на том, чтобы я тоже назвал имена.
Ты мог отказаться.
Неужели ты думаешь, что мне этого не хотелось?
Но ты этого не сделал.
У меня не было выхода. Если бы я отказался сотрудничать, я бы потерял работу. А потом кто-то другой назвал бы имена тех, кого назвал я.
Но это был бы кто-то другой, а не ты.
Я должен был, прежде всего, считаться со своей ответственностью…
Ответственностью перед кем, Джек?
Перед Дороти и Чарли.
Но не передо мной? И конечно же не перед моим невинным братом? Или мы из разряда расходных материалов?
Ты знаешь, что я так не думаю.
Я уже сомневаюсь в том, что знаю тебя.
Не говори так, Сара.
Почему нет? Это правда. Ты все разрушил.
Мой голос звучал на удивление спокойно. Джек опустил голову еще ниже. Он снова замолчал. Когда он наконец заговорил, его слова показались мне детским лепетом.
Пожалуйста, постарайся понять: они настаивали, требовали, чтобы я назвал им имя. Поверь, я пытался объяснить им, что никогда не был коммунистом, что я вступил в этот антифашистский комитет, когда был восемнадцатилетним мальчишкой, и то только потому, что верил, будто это поможет в борьбе против Гитлера, Муссолини и Франко. Ребята из ФБР сказали, что все это они понимают. И даже знают, что я служил своей стране на войне, да и вообще с тех пор больше никогда не лез в политику. С их точки зрения, я вполне добропорядочный американец, по молодости допустивший маленькую ошибку. Те, кого вызывали в Комиссию, тоже когда-то ошиблись — и в доказательство своего патриотизма назвали имена людей, которые когда-либо были связаны с коммунистами или симпатизировали коммунистической идее.
«Возможно, они так же невиновны, как и вы, — сказал мне агент ФБР. — Но вы должны понять: мы занимаемся расследованием серьезного заговора, который представляет угрозу национальной безопасности. Наша задача — выявить тех, кто стоит в центре заговора. Вот почему нам необходимо знать имена. Предоставив нам такую информацию, вы не только поможете своей стране, но и защитите свою репутацию. А вот отказом от сотрудничества вы, наоборот, навлечете на себя подозрения. Каждый, кто в прошлом был коммунистом, будет выявлен, это вопрос времени. А вы могли бы чистосердечно признаться в своих ошибках… пока вам дают такой шанс».
Джек снова замолчал. Он поднял голову, пытаясь поймать мой взгляд. Но я отвернулась.
В их аргументах была железная логика. Кто-то выдал меня. Я мог доказать свою невиновность, только назвав кого-то еще. Те, в свою очередь, должны были доказывать свою невиновность, называя имена других. Получалось, что все предавали друг друга. Но у этого предательства было оправдание — ни у кого из нас не было выбора.
А вот тут ты ошибаешься, — вдруг разозлилась я. — У «голливудской десятки» был выбор — и все они оказались в тюрьме. У Артура Миллера был выбор — и он отказался назвать имена. У моего брата был выбор… и он пожертвовал своей жизнью.
Джек снова опустил голову.
Я пытался ограничиться именами знакомых из Комитета.
«Этого недостаточно, — сказали они. — Мы уже знаем всех, кто был тогда с вами. Нам нужен кто-нибудь еще». Я сказал, что не знаю других коммунистов. Но они мне не поверили. «Каждый знает хотя бы одного бывшего коммуниста». Я объяснил, что не собираюсь никому вредить. «Вы никому и не навредите, — возразили они. — Если этот человек согласится сотрудничать с нами, ничего плохого с ним не случится». И снова я пытался убедить их в том, что среди моих знакомых коммунистами были только те, кто работал в том Комитете, но это было десять лет тому назад. Они продолжали настаивать. Я должен был назвать им хотя бы одно новое имя. Иначе… В общем, передо мной стояла проблема. Я должен был сдать им бывшего коммуниста. Но я не знал никого из бывших коммунистов.
Кроме моего брата.
Я был в отчаянии. Но я решил сказать федералам так: «Послушайте, единственный из моих знакомых, кто мог быть связан с партией, порвал с ней так давно, что это уже не актуально». На что они заявили: «Тогда ему будет нетрудно восстановить свою репутацию, точно так же, как это собираетесь сделать вы». И вот тогда я назвал имя Эрика… Сара, дорогая… учитывая высокое положение Эрика на телевидении, его бы рано или поздно все равно привлекли за политическое прошлое. Ты же сама это понимаешь.
О да, очень хорошо понимаю. И честно говоря, еще с самого начала этой кампании «черных списков» я знала, что короткий флирт Эрика с компартией обязательно аукнется. Но я никак не ожидала, что человек, которого я когда-то любила, окажется иудой, стукачом.
Повисла долгая пауза.
Когда-то любила? — спросил он.
Да. Когда-то. И больше не люблю.
Он посмотрел на меня — потерянный, убитый.
У меня и в мыслях не было навредить ему, — сказал он. — Я решил, что он, как и все, тоже включится в эту игру.
К счастью, Эрик обладал достоинством под названием совесть.
Ты считаешь, что у меня совести нет? — Он вскочил с дивана, и его голос едва не сорвался от отчаяния. — Ты думаешь, меня не преследует призрак того, что случилось с Эриком?
Ты так блестяще играл свою роль после его увольнения, не так ли? Тебе бы в актеры. Ты был так искренен в своем участии, так рвался помочь бедняге.
Это была вовсе не игра. Это было…
Я знаю. Вина, злость, стыд. Ты же настоящий католик. Готова спорить, ты и на исповедь сходил после того, как продал его.
Я никогда, никогда не думал, что он пойдет против течения…
И что, это давало тебе моральное право назвать его имя?
Пожалуйста, попытайся понять…
Нечего здесь понимать…
Я не хотел подставлять его.
Но подставил.
Я не знал…
Я уставилась на него.
Как ты сказал? — тихо спросила я. Он судорожно вздохнул:
Я не знал…
Ich habe nichts davon gewufit — произнесла я.
Что?
Ich habe nichts davon gewufit. Я не знал.
Не понимаю…
Нет, понимаешь. Дахау, сорок пятый год. Ты был с армейским батальоном, который освобождал лагерь. Айк приказал провести все население города маршем через бараки и крематорий, чтобы они видели тот ужас и террор, который творили якобы ради их блага. И там был один толстый, разодетый банкир, который не выдержал, рухнул на колени перед вами и все повторял… Ich habe nichts davon gewufit… Ich habe nichts davon gewufit… Вспомнил?
Он кивнул.
Это ведь было на самом деле? — спросила я. — Или это очередная твоя ложь?