Значит, это доктор Грейсон вас ко мне направил? — спросил он.
Я кивнула.
Как долго он был вашим доктором?
Я недавно в этих краях. И уже подыскиваю нового доктора.
В самом деле?
Кажется, мы с ним не нашли общего языка.
Но доктор Грейсон такой обаятельный человек, — сказал он выгнув брови в стиле Гручо Маркса. — И у него исключительный контакт с пациентами.
Я рассмеялась:
Кажется, ему не слишком понравилось то, что я не замужем. А вас это не смущает, доктор?
Он пожал плечами:
Ваша личная жизнь — это ваша личная жизнь, мисс Смайт. Моя задача — сделать так, чтобы вы и ваш ребенок благополучно пережили беременность.
Мне все еще не верится в то, что я беременна.
Он улыбнулся:
Это я часто слышу.
Нет, я не о том: с медицинской точки зрения я не могу быть беременной.
И я подробно рассказала ему обо всем, что произошло пять лет назад в Гринвичском госпитале. В отличие от доктора Грейсона, он проявил живейший интерес к этому делу и даже спросил имя врача, который занимался мною.
Я напишу ему и запрошу вашу медицинскую карту. А пока соглашусь с вами: надо все-таки сделать второй тест на беременность.
Он взял у меня кровь на анализ. Я также собрала мочу. Мы договорились о следующем приеме через неделю. Я вернулась в коттедж на Попхэм-Бич. Я все пыталась осмыслить новость, обрушившуюся на меня, как гром среди ясного неба. Я действительно мечтала о ребенке. Втайне страдала от своей неполноценности. Когда Джек вернулся в мою жизнь, тоска по ребенку обострилась — хотя я не показывала этого. И вот теперь я была беременна (разумеется, если первый тест не был ошибочным). Будь я христианкой, я назвала бы это чудом. Будь я до сих пор с Джеком, я бы, наверное, сошла с ума от радости. Но вместо всего этого я испытывала странную смесь эйфории и отчаяния. Эйфории — от сознания того, что у меня наконец будет ребенок. Отчаяния — оттого, что я никогда больше не заговорю с отцом этого ребенка. И эта злая ирония судьбы отравляла мое существование.
В моих мыслях постоянно присутствовали Эрик и Джек. Горечь подкатывала без предупреждения. Я то была рациональна и собранна, то едва не срывалась в пучину депрессии. Я вспомнила свое состояние в первые месяцы после выкидыша — когда печаль стала моей тенью, сопровождая меня повсюду. На этот раз ее присутствие было еще более ощутимым и постоянным. Джек разрушил мою жизнь. И это сознание лишь усиливало решимость больше никогда не видеться с ним и не говорить ему о беременности. Ему не нельзя было доверять. Он был достоин лишь презрения. Он не должен был прикасаться к этому ребенку.
Да, я была жесткой, упрямой. Но это было необходимо — только так я могла справиться с всепоглощающим чувством потери. Эта вынужденная суровость стала моим modus vivedi. И вот теперь передо мной замаячила счастливая перспектива стать матерью. И хотя это не меняло моего отношения к Джеку, я знала, что материнство выведет меня из беспросветного туннеля злости и уныния.
Через семь дней я снова была на приеме у доктора Болдака. Он, как всегда, был приветлив.
Боюсь, что замечательный доктор Грейсон был прав: тесты на беременность редко дают ошибку. Вы определенно ждете ребенка.
Я улыбнулась.
Что ж, по крайней мере, новость вас радует, — сказал он.
Поверьте, я очень рада. И ошеломлена.
Это можно понять. Тем более что я изучил вашу карту из Гринвичского госпиталя… ее прислали лишь вчера. Ваш лечащий врач, на мой взгляд, ошибочно информировал вас о том, что поврежденная матка не позволит вам забеременеть. Да, одна из маточных труб серьезно пострадала, что действительно снижает способность к зачатию, как и внутренние повреждения стенок матки. Снижает, но ведь не исключает полностью. Мне лично известно несколько случаев, когда после такого медицинского вмешательства зачатие все-таки происходило — и беременность вынашивалась. Проще говоря, ваш доктор в Гринвичском госпитале оказался излишне пессимистичным в отношении ваших шансов стать матерью. По мне, так его поступок заслуживает порицания, ведь он обрек вас на годы ненужных страданий. Впрочем, это я погорячился. Все-таки клятва Гиппократа обязывает врача относиться к своим коллегам как к братьям… и не осуждать другого врача, тем более перед его пациентом.
Не беспокойтесь, я сама оценю его действия. Он был ужасным человеком. Настолько ужасным, что рядом с ним доктор Грейсон кажется Альбертом Швейцером.
Настала очередь доктора Болдака рассмеяться-.
Пожалуй, я воспользуюсь вашим сравнением.
К вашим услугам.
Его улыбка сменилась профессионально серьезным выражением лица.
Хотя это и волнующая новость, я хочу, чтобы вы отнеслись к ней спокойно. Очень спокойно. Во избежание повторения прошлых ошибок давайте постараемся выносить эту беременность с хорошим настроением.
Есть вероятность, что я могу потерять ребенка?
В первые три месяца беременности всегда существует опасность выкидыша. Я бы сказал, что шанс составляет один к шести.
Но с учетом моей предыдущей истории…
Скажем так, риск есть… но все равно все складывается в вашу пользу. Просто вам нужно проявить осторожность. У вас есть все возможности выносить беременность, если только вы не собираетесь покорять вершину Катадин или играть в хоккей за колледж Боудена. Боюсь, что в таких делах не помешает и удача. Вы планируете здесь остаться?
Мне больше некуда было ехать. И поскольку на ближайшие восемь месяцев мне были прописаны отдых и покой, не могло быть и речи о возвращении на Манхэттен.
Да, я остаюсь в Мэне.
Опять-таки, это не мое дело… но вы действительно считаете, что это здравая идея — жить одной в такой глуши, как Попхэм-Бич?
Я была вынуждена признать, что в этом не было никакого здравого смысла. Поэтому, как бы тяжело мне ни было прощаться с песком, небом и океаном, уже на следующей неделе я переехала в Брансуик. После недолгих поисков я остановила свой выбор на милой, хотя и несколько деревенской, квартирке на Федеральной улице. Это были апартаменты с одной спальней в довольно скучном доме, обшитом белой доской. Декор был, мягко говоря, «уставшим»: желтые стены, бросовая мебель, примитивная кухня, медная кровать, срочно нуждавшаяся в полировке. Но утренний свет щедро заливал гостиную. У окна стоял большой стол красного дерева с восхитительным старомодным рабочим креслом (собственно, именно стол с креслом и подкупили меня). К тому же квартира находилась рядом с колледжем, центром города и кабинетом доктора Болдака — так что я всюду могла ходить пешком.
Рут помогла мне с переездом. Я открыла счет в местном отделении банка «Каско Нэшнл» на Мэн-стрит и (через Джоэла Эбертса) договорилась, чтобы выплаты от журнала поступали сюда. Впереди были еще четыре месяца моего вынужденного «творческого отпуска». Недельное жалованье легко покрывало аренду, составлявшую восемнадцать долларов в неделю, и все мои бытовые нужды. Мне даже хватило на то, чтобы купить радиоприемник, проигрыватель «Виктрола» и постоянно пополнять свой запас книг и грампластинок. Я снова начала читать газеты: «Мэн газет» и «Бостон глоуб» («Нью-Йорк тайме» доходил до Брансуика с трехдневным опозданием). Машина клеветы, запущенная Маккарти и его бандой, набирала обороты. Супруги Розенберги вступали в финальную стадию апелляционного процесса против смертного приговора за якобы переданные Советам секреты производства атомной бомбы. Эйзенхауэр искал убийственный компромат на Адлая Стивенсона в свете предстоящей в ноябре президентской кампании. И «черные списки», передаваемые из Вашингтона, становились все длиннее Я понимала, что в обстановке возрастающей «красной угрозы» мне не стоит рассчитывать на скорое возвращение в журнал, где меня явно не ждут. Смерть Эрика широко обсуждалась в прессе, и Его Светлость Главный Редактор вряд ли решился бы расстраивать совет директоров возобновлением контракта со мной. Что говорить, ведь я была сестрой человека, который непатриотично отказался стучать на других. Разумеется, и я автоматически становилась нежелательной персоной… недостойной выступать на страницах журнала «Суббота/Воскресенье».