Я поклялась, побожилась, зареклась больше никогда не терять голову из-за мужчины и не выказывала ни малейшей симпатии (а наоборот, демонстрировала презрение) к подругам, которые превращали свои любовные неудачи во вселенскую трагедию: манхэттенский вариант «Тристана и Изольды».
Но бывало так, что я просто не знала, как прожить настушющий день. В такие минуты я чувствовала себя заложницей глупой и избитой драмы. Помню, как-то на воскресном завтраке с матерью в местном ресторанчике я вдруг разревелась. Пришлось выйти в туалет и отсидеться там, пока не улеглись мелодраматические всплески в духе Джоан Кроуфорд. Вернувшись за столик, я заметила, что мама уже заказала нам кофе.
Меня очень беспокоит твое состояние, Кэтрин, — тихо сказала она.
Просто была очень тяжелая неделя, не обращай внимания.
Это мужчина, не так ли? — спросила она.
Я села за стол, залпом выпила кофе и кивнула головой.
Должно быть, все это очень серьезно, раз ты так расстраиваешься.
Я пожала плечами.
Не хочешь рассказать мне? — спросила она.
Нет.
Она опустила голову — и я поняла, что глубоко обидела ее. Кто это однажды сказал, что матери готовы разбиться в лепешку ради своих детей?
Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне доверяла, Кейт.
Мне тоже.
Тогда я не понимаю, почему…
Так уж сложились между нами отношения.
Ты огорчаешь меня.
Извини.
Она потянулась ко мне и пожала мою руку. Мне захотелось сказать ей так много — что мне трудно пробиться сквозь защитную оболочку ее врожденного аристократизма; что я никогда не смела откровенничать с ней, потому что боялась ее суровой критики; что я безумно люблю ее… но между нами висел груз прошлого. Да, это был один из тех редких моментов (в духе Голливуда), когда мать и дочь могли бы преодолеть разделявший их барьер и, вместе всплакнув, примириться. Но жизнь идет по своему сценарию, не так ли? В такие решающие минуты мы почему-то тормозим, колеблемся, робеем. Возможно, потому, что в семейной жизни окружаем себя броней. С годами она становится все прочнее. И пробиться сквозь нее бывает трудно не только окружающим, но и нам самим. Это наш способ защитить себя — и самых близких — от суровой правды жизни.
Остаток каникул я провела в кинотеатрах и музеях. Второго января я вернулась на работу. В офисе с большим сочувствием отнеслись к моему «ужасному гриппу» — и тут же вывалили на меня последние новости: «Ты слышала о переводе Питера Харрисона в Лос-Анджелес?» Я была сдержанна, тщательно выполняла свою работу, приходила домой, тихо страдала. Горе утратило свою остроту, но ощущение утраты не прошло.
В середине февраля одна из моих коллег-копирайтеров, Синди, предложила сходить на ланч в маленький итальянский ресторанчик по соседству с офисом. За столом мы только и говорили, что о рекламной кампании, в которой обе участвовали. Когда принесли кофе, Синди сказала:
Думаю, ты слышала сплетню из лос-анджелесского офиса?
Что за сплетня?
Питер Харрисон ушел от жены и детей к какой-то бухгалтерше. Кажется, ее зовут Аманда Коул…
Новость оглушила меня, подобно взрыву гранаты. Я была в шоке. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Синди взяла меня за руку и сказала: — С тобой все в порядке, Кейт?
Я со злостью отняла руку:
Конечно, в порядке. А почему ты спрашиваешь?
Да так просто, — нервно произнесла она. Обернувшись, она поискала глазами официантку и сделала знак, чтобы принесли счет. Я уставилась в чашку с кофе.
Ты знала, да? — спросила я.
Она капнула в свою чашку заменитель сахара, принялась размешивать кофе.
Пожалуйста, ответь на вопрос, — попросила я.
Она прекратила вращать ложкой.
Дорогая, — сказала она, — все знали.
Я написала три письма Питеру — награждая его всяческими на лестными эпитетами, обвиняя в том, что он разрушил мою жизнь. Ни одно из них я так и не отослала. Я отчаянно боролась с желанием позвонить ему в четыре утра. В конце концов, я написала ему открытку. Всего несколько слов.
Как тебе не стыдно.
Я порвала открытку за пару секунд до того, как опустить ее в почтовый ящик… и тут же разревелась — так и стояла, всхлипывая, как дурочка, на углу 48-й улицы и Пятой авеню, вызывая живейший интерес у спешащих на ланч клерков.
Когда мы стали встречаться с Мэттом, я все еще не оправилась от депрессии, и он знал об этом. Прошло восемь месяцев с тех пор, как Питер переехал на Запад. Я поменяла место работы — перешла в крупное рекламное агентство «Хайки, Фергюсон энд Ши». С Мэттом я познакомилась, когда однажды он появился в нашем офисе со съемочной группой Пи-би-эс. Они снимали сюжет для новостной программы «Макнейл-Лерер Ньюс Ауэр» об агентствах, которые все еще рекламировали дьявольскую траву, табак. Я была одним из копирайтеров, у кого он брал интервью, — а потом мы еще долго трепались. Я была удивлена, когда он предложил мне встретиться — ведь в нашей болтовне не было и намека на флирт.
Мы встречались около месяца, и я удивилась еще больше, ком он признался мне в любви. По его словам, я была самой остроумной женщиной из всех, кого он знал. Он обожал мою «нетерпимость к глупости». Уважал мое «сильное чувство личной автономии», мои «мозги», мою «спокойную самоуверенность» (ха!). Все сошлось — он встретил женщину, с которой мечтал соединить свою жизнь.
Разумеется, я не капитулировала вот так сразу. Наоборот, меня очень смутило это внезапное признание в любви. Да, мне нравился этот парень. Он был умен, честолюбив, эрудирован. Мне импонировал его столичный лоск… как и то, что он сумел достучаться до меня — разумеется, прежде всего потому, что мы оба были детьми большого города. Он, как и я, вырос на Манхэттене. Окончил дорогую частную школу, университет. Был всезнайкой и — что очень по-нью-йоркски — обладал самомнением мирового класса.
Говорят, что характер определяет судьбу. Возможно, но правильно выбранный момент тоже нельзя сбрасывать со счетов. Нам обоим было по тридцать шесть. Он только что освободился от длившихся пять лет отношений с гиперамбициозной корреспонденткой Си-эн-эн, Кейт Браймер (она променяла его на «говорящую голову» какого-то крупного информационного агентства), — так что мы оба имели представление о том, как терпят катастрофу романтические чувства. Так же, как и я, он терпеть не мог пустое и нервное занятие под названием «ухаживание». Так же, как и я, он страшно боялся вступать в сорокалетие одиноким. Он даже хотел детей — что во сто крат повышало его привлекательность, поскольку до меня уже доносилось предсказуемо зловещее тиканье моих биологических часов.
Теоретически мы, должно быть, выглядели великолепной парой. Идеальное сочетание двух половинок, Образцовая нью-йоркская ячейка общества.