– Да что тут слушать? – усмехнулся он. И добавил, помолчав: – Ведь я не изменюсь, Кира. Какой был, такой всегда и буду. Как день ненастный.
– Ну и что? – не поняла она.
– Это сильно меня сдерживает в моем порыве к тебе.
– Федька! – рассмеялась она. – А я-то думаю: наверное, я совершенно не соблазнительная. Может, думаю, золотой пудрой все-таки напудриться? А то лежу перед ним голая, а он хоть бы глянул на меня с вожделением!
– Ну, Кира!
Он как-то мгновенно повернулся, лег – не лег, а упал рядом с ней на кровать, обнял ее. Все это получилось у него одним большим движением. Огромным движением. Наверное, таким был ураган на острове Гальвестон, который снес мраморные глыбы.
Но в том движении, которым Федор прижал Киру к себе, не было ничего разрушительного – при всей его мгновенной силе. Она устремилась в нее, эта сила, его сила, и Кира почувствовала, что она взрывает ее изнутри сразу, огнем вспыхивает у нее в глазах и во всем ее теле.
Она вскрикнула, прижала губы к его груди, потому что крик, рвущийся у нее изнутри, казался ей слишком громким даже для здешних стен.
И все время, пока он целовал и ласкал ее, пока вздрагивал у нее внутри, она вжималась губами в его грудь, чтобы крик был хотя бы стоном.
Когда Кира наконец отняла губы, на груди у Федора алело пятно.
– Больно? – спросила она, коснувшись пятна пальцем.
– Что?
– А вот. Пятно.
– Не больно. – Он улыбнулся, не открывая глаз. – Мы его запудрим золотой пудрой.
– Федь… – Она помедлила, но все-таки спросила. Нечестно было бы не спросить, и она не могла. – А Тихон… он тебя не пугает?
– Не пугает. – Федор открыл глаза, посмотрел на нее. – Меня ничто твое не пугает. Только отсутствие в себе некоторых существенных достоинств.
– Для кого существенных?
– Например, для тебя.
– Мне, Федор Ильич, все твои достоинства известны, – засмеялась Кира. – Ты забыл, что ли, что мы с тобой сто лет друг друга знаем?
– Забыл. – Он вдруг сел. Так неожиданно, что Кира, лежащая у него на плече, чуть с кровати не свалилась. – Кира, я же вот именно все забыл! Или это как-то иначе надо называть, по-другому как-то? Ты совсем другая, новая, хотя ты своя насквозь, именно насквозь, не красней, пожалуйста, ты развратная, и можешь этого не стесняться.
– Я не стесняюсь. – Она снова придвинулась к нему, снова положила голову ему на плечо. – Царь…
– Что?
– Но ведь это так и должно быть, а? Мир устроен иначе, чем мы думали.
Он помолчал, потом улыбнулся. Она поняла, что он вспомнил ту запись в Тишкиной тетрадке.
Она правильно поняла. Федор прижал ее к себе очень сильно и проговорил прямо ей в висок:
– Да. Мир устроен иначе. И это хорошо. И это относится ко всему.