— Да толкайте же!
Паром, чуть дрогнув, отвалил от берега в тот миг, когда на него с грохотом бухнулся дю Бартас, волоча что-то напоминающее длинный вьюк.
— Шевалье, весло!
Я ждал, что заговорят мушкеты, но в помост ткнулась стрела. Одна, затем другая…
Смотреть на берег нет времени, некогда даже взглянуть, все ли целы, все ли живы. Раз, раз, раз! Весла врезались в воду, пот заливал лицо…
Вьюк! Какого черта! Паром и так перегружен!
Раз, раз, раз!
Я все-таки сумел скосить глаза и тут же решил, что зрение начало меня обманывать.
Вьюк исчез.
Еще одна стрела ударила у самых ног, но паром уже уносило течением. Настил шатнуло, возле краев зашумели маленькие бурунчики…
Ушли?
Я наклонился, плеснул в лицо горсть холодной воды. Берег был уже далеко. На втором пароме суетились люди, но отплывать не спешили. Юзбаши мертв, а старшому каравана не до гонок по просторам Борисфена. Потому и молчали мушкеты: нашей охране ни к чему чужие напасти.
— Да возблагодарим Господа, дети мои, за избавление от оков басурманских и от мук сугубых!..
Знакомый гнусавый голос внезапно показался ангельским пением.
— Амен, отец Азиний!
— Амен! — тяжелым басом подхватил шевалье.
— Амен…
Почему-то голос сьера еретика прозвучал странно. То есть даже не странно, это был просто не его голос…
— Да гребите, гребите, чего стали!
Я оглянулся — и очумел.
* * *
Есть такая сказочка — про козленка, который умел считать. Раз — корова, два — бык…
Раз — это я, два — шевалье в разорванном каптане, вытирающий со лба пот, три — брат Азиний, бухнувшийся на колени прямо у ослиной задницы.
Четыре — светловолосая девушка…
— Да гребите же скорее!
Я даже не удивился, услыхав русинскую речь.
— Синьорина, синьорина, как вы?
Ага, вот номер пять — сьер еретик.
Перебор!
Я закрыл глаза, подождал, пока стихнут маленькие молоточки в ушах, глубоко вздохнул, оглянулся…
Слева — голый песок, справа — густой лес Хортицы. Могучее течение несло на юг, обратно к неспокойному Понту.
— Я сказала: гребите! Тысяча цехинов каждому, ежели доставите меня к отцу!
Я понял, что самое время раздать сестрам по серьгам.
— Суши весла!
Подождав, пока дю Бартас сообразит, что с указанным веслом следует делать, я перебрался ближе к центру парома, дабы не напрягать голос.
— Отец Азиний, прочтите-ка «Credo».
Пока он гнусавил, уткнув взгляд в неровные доски, я вновь, уже основательнее, осмотрелся.
Славный шевалье все еще тяжело дышит, на щеке — свежая царапина, но он явно доволен собой.
В глазах сьера Гарсиласио медленно гаснет ужас, он уже почти очнулся — и тоже доволен собой.
Брат Азиний… Ну, с ним все ясно.
Значит, недовольны лишь я и наша гостья. Причем если причина моего недовольства очевидна, то ее…
— Ну, вы! Кто среди вас старшой? Отвечайте!
Голая пятка ударила в деревянный настил.
Сьер де ла Риверо вновь заладил свое про «синьорину», а я невольно залюбовался светловолосой девицей. Маленькая, крепкая, словно с очередной картины Рубенса, кулачки сжаты, в синих глазах — огонь.
Будто не ее только что камчами стегали.
— Оглохли, что ли? Эй!
Шевалье с надеждой поглядел на меня. А если бы она заговорила по-китайски?
— Гратулюю моцную та зацную пани в нашей теплой кумпании! То пани себя добре почувае?
— Панна! — Ее носик нетерпеливо дернулся. — Эй, хлоп, кто тут у вас старшой есть? Я восхитился.
Сьер Гарсиласио попытался влезть в разговор, но девица не стала его слушать, а я — переводить. Следовало что-то решать. Скидывать гостью за борт — не по-христиански, бросить на, пустом берегу среди камышей — опять-таки не по-христиански. Отдать ей на съедение сьера римского доктора? Пусть панне сапоги чистит! Правда, у панны зацной и сапог-то нет!
Внезапно мой взгляд упал на расплывшегося в довольной усмешке пикардийца. А ведь шевалье нагрешил не меньше, чем еретик! Тот ее прятал, этот — на борт волок.
— То старшим у нас, моцная панна, пребывает зацный и пышный пан Огюстен дю Бартас, славный лыцарь, владетель пикардийский, многих иных земель дедич и сберегатель и самого архикнязя Бофора мечник. С ним же духовник его, падре Азиний, и мугырь письменный Гарсиласишка, и я, Адамка-толмач.
Она быстро оглянулась, безошибочно нащупала глазами шевалье. Короткий поклон — вежливый, полный достоинства.
— Гратулюю пана мечника!
Если дю Бартас и растерялся, то лишь на миг. В воздух взлетела шляпа. Взлетела, с шумом пронеслась над кончиками сапог, снова взмыла в воздух.
— Перетолкуй пану мечнику, что Ядвига Ружинска, дочь пана каштеляна гомельского, за помощь благодарит и на будущее надежду имеет.
Я с удовольствием перевел. Пикардиец, оставив шляпу в покое, гордо надул щеки.
— Друг мой, переведите прекрасной синьорине Ружинской…
Он задумался, но я не стал ждать.
— …Зацный и пышный пан дю Бартас в том великую честь видит и не пожалеет самой жизни для прекрасной панны, нимало на награду не надеясь!
Она кивнула, вполне удовлетворенная.
— В том слышу я голос истинного лыцаря. Однако же переведи, Адамка, что людишки пана мечника по тысяче цехинов получат за труды от отца моего, моцного пана Антония Ружинского, каштеляна гомельского.
Прежде чем сообщить эту радостную весть, я поглядел направо. Лес, лес, лес… Все еще Хортица — значит, нам дальше.
— Переводи, Адамка!
Пятка вновь ударила в настил. Пришлось подчиниться. Услыхав про цехины, славный лыцарь дю Бартас удовлетворенно хмыкнул, брат Азиний дернул прыщавым носом и поспешил уткнуться в молитвенник.
— Синьорина! Не слушайте его! Не слушайте! Глаза сьера еретика горели гневом. Но гнев тут же угас, столкнувшись с ледяным холодом ее взгляда.
— То пан Гарсиласио — только секретарь? Так-так! Уйми его, Адамка, негоже мугырю письменному без спросу в панский разговор лезть!