— Мы изжаримся заживо, Макс! — Мелифаро схватил меня за плечи и встряхнул. Моя голова дернулась, словно принадлежала не мне, а тряпичной кукле.
— Ну изжаримся, наверное, — вяло подтвердил я. — И что?
Ответом на этот сакраментальный вопрос оказалась хорошая плюха. Сбылась многолетняя мечта сэра Мелифаро дать мне по морде — достойный предлог наконец-то нашелся!
Я не рассердился и не обиделся. Сразу понял: парень решил, будто я нахожусь в глубоком шоке, и решил привести меня в чувство. Теперь он смотрел на меня с надеждой. Уверен: если бы я закатил истерику, мой друг был бы счастлив. Но я не мог доставить ему такое удовольствие, по крайней мере пока.
— Не надо драться, дружище, — мягко сказал я, внутренне (где-то далеко за кулисами сознания) ужасаясь собственному противоестественному спокойствию. — Это ничего не изменит. А если ты считаешь своим долгом привести меня в порядок, имей в виду, я и так в порядке.
Вообще-то, если кто-то из нас двоих и нуждался в спасительной оплеухе, так это сам Мелифаро. Он был бледен как смерть, несмотря на жару. Даже багровые пятна первых солнечных ожогов не могли скрыть алебастровую белизну его напряженных скул.
— Сядь, — тихо, но жестко потребовал я.
Удивительное дело, парень послушно последовал моему указанию и опустился прямо в горячую белую гущу, покрывавшую эту неуютную землю. Я присел рядом, удивляясь неспешной пластике собственных движений. Да полноте, я ли это?!
Хороший вопрос.
Кажется, ни одна из многочисленных ипостасей более-менее знакомого мне Макса не принимала участия в происходящем. Я, можно сказать, действовал и говорил на автопилоте, причем даже автопилот был новый, какой-то незнакомой мне системы.
— Не нужно бояться, — все так же спокойно и отстраненно сказал я, осторожно накрывая ладонью руку Мелифаро. — Возможно, мы действительно изжаримся в течение ближайшего получаса. К тому идет. Но здесь, в Лабиринте Мёнина, смерть не имеет такого большого значения, как в обычной жизни. Думаешь, мы остались живы после того, как на нас рухнула та кошмарная жаба?
— Вряд ли, — едва слышно ответил он, судорожно облизывая губы пересохшим языком.
Я и сам страдал от переполнившей рот ядовитой соленой горечи, но отрешенно думал: «И это пройдет», словно без конца перечитывал надпись на знаменитом перстне царя Соломона. Нет, даже не так: словно я сам был этой надписью.
— Вспомни, мы умерли в одном мире, а очнулись в другом. А потом открыли дверь и снова оказались в каком-то ином месте. Смерть здесь — просто еще одна дверь. Переход из одного коридора в другой, только и всего.
— Смотри, второе солнце восходит, — хрипло сказал Мелифаро, указывая на ослепительное зарево над горизонтом. — Если их тут столько же, сколько лун… Впрочем, какая разница? Вряд ли мы доживем хотя бы до третьего! И не надо, слишком уж больно… Слушай, Макс, если все обстоит так, как ты говоришь — зачем мучиться? Просто убей меня. Ну, я имею в виду, плюнь в меня своим знаменитым ядом. И себя как-нибудь убей — все лучше, чем жариться заживо! Будем надеяться, что мы оживем в более приятном месте.
Я покачал головой:
— Этого нельзя делать, дружище.
— Почему? — теперь в его до неузнаваемости изменившемся голосе отчетливо звучали истерические нотки. — Почему мы должны терпеть этот ужас, если единственное, что нам нужно сделать — умереть, причем как можно скорее?!
— Сам подумай: я-то настоящий. И ты тоже. А Лабиринт, как бы кошмарны ни были его проявления, соткан из паутины иллюзий. Поэтому все, что здесь происходит, — не в счет. Смерть не взаправду — ты в детстве никогда не играл в войну? Нет? Ну ладно, все равно ты понимаешь, о чем я говорю, правда?
Он неуверенно кивнул, и я продолжил:
— Но если я убью тебя или ты меня… Боюсь, тогда смерть будет настоящей.
— А, мне уже все равно, — едва слышно прошептал Мелифаро. По его обожженным щекам катились слезы. — Настоящая, не настоящая, лишь бы все кончилось! Этот жар, Макс… Я всегда больше всего на свете боялся ожогов, а теперь все мое тело — один сплошной ожог. И воздух такой горячий, им уже почти невозможно дышать.
— Это как раз обнадеживает, — спокойно сказал я. — Будем молить небо, чтобы воздух этого проклятого места как можно скорее оказался непригоден для дыхания: такая разновидность смерти куда менее мучительна.
Мелифаро уже ничего не говорил, только стонал, тихо и обреченно, как умирающий ребенок. Я и сам не знал, как мне-то удается нормально функционировать, почти не обращать внимания на жгучую боль — я ощущал ее и в то же время стоял как бы немного в стороне от собственного страдающего тела, наблюдал за его мучениями с хладнокровным сочувствием дальнего родственника. Мучения Мелифаро тревожили меня куда больше.
Я как следует встряхнул своего друга. Смесь стона и рева, сорвавшаяся с его обожженных губ, не произвела на меня решительно никакого впечатления.
— Ты же Страж, парень! — проорал я в его ухо, уже изуродованное волдырями ожогов. — Тебе самой природой даровано находиться между тем и этим. Отойди в сторону! Это не твоя боль! Это вообще не боль — ее нет! Есть только дурацкая игра старого козла Мёнина. Все понарошку, понимаешь?
— Все, Макс, я понял, не ори, — неожиданно ровным и спокойным голосом ответил он. — Уже все в порядке. Спасибо, что напомнил. А теперь перестань меня трясти, а то я вернусь обратно, к тому бедняге Мелифаро, которому все еще больно.
— У тебя получилось! — восхищенно сказал я, отползая немного назад. — У тебя все получилось, дружище, ты отошел в сторону от своей боли!
— Да, получилось, — все так же отрешенно согласился он. — И не надо так радоваться. Не повторяй мою ошибку, не поддавайся эмоциям: они уведут тебя обратно, к реальности. А к ней лучше не возвращаться, по крайней мере пока.
Я хотел сказать Мелифаро, что он молодец и теперь все будет в порядке, но вдруг понял, что больше не могу говорить, только хрипеть что-то невнятное. Мои губы обуглились, язык распух, а обезвоженная гортань утратила способность издавать звуки. К счастью, это больше не имело значения: страдать вместе с моим медленно сгорающим телом было некому.
Мы еще долго сидели, а после и лежали рядом, в мелком океане пузырящейся белой жижи. И наши ослепшие от жара глаза видели восход третьего солнца, больше похожего на гигантскую Рождественскую звезду, смертоносные лучи которой переливались всеми оттенками синего цвета.
К тому времени мы уже были мертвы, но все же каким-то образом созерцали этот ужасающий, великолепный рассвет. Порой я понимаю, что он все еще продолжается. Не где-то в далеком пылающем мире, а в темноте под моими закрытыми веками ультрамариновая звезда медленно, как упрямая черепаха, ползет и ползет к зениту, пока я ворочаюсь с боку на бок, стараясь заснуть…
— Макс, ты уже оклемался? — Мелифаро, веселый и жизнерадостный, даже удивительным образом помолодевший, тряс меня за плечи. Следов от ожогов на его счастливой роже не было и в помине. Я еще не успел определить, как себя чувствую, а он уже сунул мне под нос кувшин с каким-то прохладным кисловатым напитком.