Когда в самом конце десятого класса у меня окончательно снесло крышу на почве увлечения поэзией, карточными играми и экскурсиями по городским крышам, наша с Шулей дружба начала понемногу иссякать. То есть, в школе все было по-прежнему, а в прочее время мы уже почти не встречались. Отговаривались подготовкой к экзаменам, хотя ежу понятно: ни к каким экзаменам мы не готовились. Делать больше нечего.
После выпускного вечера мы виделись лишь дважды, случайно, и лучше бы вовсе не, — но кто ж меня спрашивает?
То-то и оно.
который вдруг, ни с того, ни с сего подсел за мой столик и рассказал отличную не то байку, не то притчу, не то просто сказку.
Пересказывать придется своими словами, понятно. Чужих слов у меня для вас нет.
Итак, в незапамятные времена, в некотором потаенном месте жил некий прекрасный и добросердечный юноша. По профессии он был, скажем, ученик алхимика, а по призванию — Спаситель Человечества.
Ну, то есть, юноша, и правда, был очень хороший человек. По ночам он ходил на службу, где исправно толок в ступе ногти василисков, проворачивал в мясорубке гангренозные конечности и специальным совочком собирал по углам помет летучих мышей — обычные будни обычного ученика алхимика. А на рассвете, засыпая в своей каморке, юноша мечтал о том, как вырастет большой, изобретет эликсир бессмертия, осчастливит человечество, и все будет — зашибись.
Так или иначе но однажды наш юноша отправился на пикник, а по дороге помог переправиться через бурную реку дряхлой старушке. Бабушка, как водится, оказалась не то богиней Аматэрасу, не то Афиной Палладой, не то аватарой Шивы, не то просто божеством-хранителем вышеописанной бурной реки, одним словом, существом всемогущим.
Согласно законам жанра, благодарное божество велело юноше высказать любое желание: оно будет исполнено безотлагательно.
Юноша, не будь дурак, тут же потребовал рецепт эликсира счастья и бессмертия — не для себя, для всех. Дескать, без осчастливленного и бессмертного человечества жизнь не мила, точка.
Божество сдалось не сразу. Попробовало образумить своего юного друга. Объясняло, подкрепляя божественные аргументы божественными жестами: дескать, такой дар тебе не по зубам. Не удержишь в руках, не сумеешь распределить его между всеми нуждающимися поровну; даже уговорить их отведать твой дар не сумеешь. Ты, парень, лучше собой занимайся, что ли. Повышай, что ли, уровень профессионального алхимического мастерства. Да и мало ли на свете других интересных вещей…
Все без толку: парень попался упертый.
Согласно законам жанра, божество было вынуждено выполнить обещание. Сказало: ладненько, ступай домой, берись за работу. И запомни: отныне любой состав, который ты приготовишь, будет искомым эликсиром. Отведавший его, немедленно обретет бессмертие и даже, возможно, счастье, хоть и субъективное это, строго говоря, понятие…
Ученик алхимика ушам своим не верил. Неужели любой состав будет иметь такие свойства? Неужели не нужно знать никаких секретных формул?
Да, любой.
Нет, не нужно.
Заверив своего визави в совершеннейшем почтении, благодарное божество вознеслось, куда положено, а юноша бегом отправился домой.
Всю ночь он готовил волшебное зелье — много, чтобы всем хватило, и никто не ушел обиженным. На следующий день он, конечно, погиб…
Тут мой рассказчик умолк. Я хлопаю глазами, не понимаю, в чем тут загвоздка. Спрашиваю: почему погиб? С какой такой стати?
— Ну, — говорит, — его убили, неужели не понятно?
— Конкурирующие фармацевтические фирмы, что ли? — злорадствую.
Вздыхает. Дескать все-то тебе надо разжевывать.
Увы, это так.
Надо.
— Пойми, — говорит, — он был ученик алхимика. Его опыт свидетельствовал, что без мертвецкого гноя, слез кикиморы и пота гремучей змеи ни одно путное зелье не смешаешь. Ну вот и трудился всю ночь, кидал в котел самую поганую погань, какую только можно было найти в кладовых. Не то чтобы не поверил божеству, но в такой уж традиции был воспитан. Решил, что кашу маслом не испортишь, и вообще, чем ужаснее, тем эффективнее. Божество сдержало свое обещание: его зелье действительно было эликсиром бессмертия и счастья. Но вид имело препоганый, а воняло так, что жители десяти ближайших селений заперлись в погребах, бросив хозяйство без присмотра. Понятно, что люди, которым он стал предлагать свой дивный эликсир, бежали от него, как от чумы. Когда наш юный волшебник настаивал, его били. А когда он попытался силой залить свой эликсир в глотку одного пьяного рыцаря, тот зарубил его не то секирой, не то мачете, не то и вовсе шашкой. Его, рыцаря, в общем, можно понять.
Минута молчания.
Продолжает:
— Я уже не говорю о том, что этот бедняга не додумался смешать утреннюю росу и пчелиный мед с лепестками горных эдельвейсов! Нет — и не надо. Но ведь мог просто… ну, я не знаю, компот, что ли, сварить!
— Компот варить, — говорю, — он, надо думать, не умел.
— Вот-вот, — подхватывает. — В том-то и дело. Компот варить не научился, а туда же, человечество спасать.
Еще одна минута молчания.
Бредут караваны — салют Мальчишу. Пепел невинноубиенного нетопыря стучит в моем сердце.
Сказка на этом закончилась. От себя добавлю, что у человеков в этом смысле все, конечно, неправильно устроено. Эликсиры бессмертия ваши вечно оказываются горькими и вонючими, а от сладких ваших компотов одно оральное удовольствие, и никакого душеспасения. Мы, жители йоты и лямбды Девы, чрезвычайно возмущены таким обстоятельством и, вероятно, будем куда-нибудь жаловаться.
в которую я порой вглядываюсь, следуя общеизвестному рецепту. Жду, когда же она, бездна, начнет вглядываться в меня. Мне ведь обещали, что так будет! Ну вот я и стараюсь.
— Ты все-таки в порядок, что ли, себя приведи, — наконец говорит бездна. — Подстригись, что ли, умойся, чаю, что ли, попей, с мёдом… А то ведь смотреть страшно, — говорит бездна.
И снова отворачивается.
Я иногда совсем теряю голову и пишу ей дурацкие записки, с утра пораньше, спросонок, глаза не продрав.
«Вот такое сейчас началось время, — пишу я Х. — Вот так оно сейчас пахнет. Сбычей несбыточного несбывшегося, или недосбывшегося когда-то, а теперь зачем-то сбывающегося. Не очень-то и надо, но сладко вполне, все еще, да. И это добрый признак, что сладко: мне когда-то, чуть ли не в детстве, довелось прочитать, что у умирающих чувства отключаются постепенно и в первую очередь пропадает чувство вкуса. Антинаучное вранье, наверное, но запомнилось почему-то, запало в душу.