Однако хлопотать мне не пришлось, потому что телефон зазвонил у Мити. Он нахмурился, полез в карман за трубкой, торопливо пробормотал в нее что-то вроде: «Так ё-о-о» — и одарил меня взглядом столь виноватым, что я чуть в голос не заржал. Он все сделал сам, умница, избавил меня от хлопот.
Обмануть меня, в общем, довольно легко, но именно в этом случае — практически невозможно. Отличить имитацию диалога от настоящего телефонного разговора с живым собеседником дело нехитрое — при условии, что вы сами время от времени занимаетесь подобными розыгрышами. Моя симпатия к новому знакомцу резко возросла, я, можно сказать, тут же полюбил его как брата. У нас, оказывается, была общая цель — избавиться друг от друга на остаток вечера. И достичь ее мы собирались одинаковыми средствами. Вот это, я понимаю, родство душ.
— Ничего у нас с вами не выйдет, — печально говорил тем временем Митя. — Злые люди жаждут видеть меня на другом конце города по совершенно неотложному делу. И послать их нельзя, мне эта встреча нужна больше чем кому бы то ни было. Предлагаю перенести нашу прогулку на завтра.
— Тогда уж на послезавтра, — сказал я. — Завтра меня в Праге весь день не будет.
— А куда собрались? — живо заинтересовался он.
— В Карлштейн, [11] конечно, — не моргнув глазом соврал я. — И заодно в Точник. [12] Если успею, еще и в Крживоклад. [13] Люблю руины.
Предстоящий визит к пану Шнипсу вовсе не казался мне событием, которое следует во что бы то ни стало держать в секрете. Но я не люблю рассказывать о своих планах. О прошлом — сколько угодно, если есть настроение потрепаться. Но в собственное будущее я стараюсь никого не пускать. Оно должно принадлежать только мне — до тех пор, пока не наступит. Это вопрос не секретности и даже не суеверия, а скорее личной гигиены. Когда кто-то знает о моих планах, я ощущаю его присутствие в моем неосуществившемся пока, нежном, уязвимом будущем, назойливое и неприятное, как грязные следы на кафельном полу. Иррациональное чувство, кто бы спорил. Но уж какое есть.
— Ладно, — легко согласился Митя. — Будет настроение — звоните.
Звонко, с размахом, как козырного туза, шлепнул на стол визитку цвета мандариновой кожуры, аккуратно присовокупил к ней купюру, сопроводив этот жест смущенным, вопрошающим взглядом: «Ничего, что я убегаю, не дождавшись счета?» — одарил меня на прощание ослепительной улыбкой и скрылся. Конец полосатого шарфа еще некоторое время возлежал на стуле, но наконец и он уполз за своим господином и повелителем.
Я взял в руки визитку, полюбовался шрифтом, столь затейливым, что я с трудом разобрал имя своего нового знакомца: Dmitry Shuttikhin, надо же, как подходит ему эта фамилия; интересно, двойное «т» — это выпендреж или правда так в паспорте записано? Впрочем, какая разница.
В ожидании счета я достал из кармана книгу Цаплина, открыл наугад — тем и хороши сборники рассказов, что любой из них, при желании, можно превратить в жалкое, но занимательное подобие Книги Перемен.
— Рассказывают, о счастливый царь, что один человек из паломников заснул долгим сном, а когда он проснулся, то не увидел даже следов своих спутников. И он поднялся и пошел и сбился с дороги и, пройдя немного, нашел палатку. И у входа в палатку он увидал старую женщину, а подле нее заметил спящую собаку. И человек приблизился к палатке и приветствовал старуху и попросил у нее поесть, и старуха сказала: «Пойди в ту долину и налови змей, сколько будет тебе нужно, а я их изжарю и накормлю тебя». [14]
Шахрияру было скучно. Он и в детстве-то не слишком любил сказки, а повзрослев, и вовсе перестал находить в них удовольствие. Что за напасть, думал он, почему всемогущий Аллах не сотворил эту прекрасную женщину немой?
— Дошло до меня, о счастливый царь, что человек-паломник напился из ручья горькой воды, так как его поразила великая жажда, а потом он вернулся к старухе и сказал ей: «Дивлюсь я на тебя, о старуха, и на то, что ты пребываешь в этом месте и питаешься такой пищей и пьешь такую воду».
Шахрияр с трудом сдерживал зевоту. Интересно, думал он, где она наслушалась этой ерунды? Или сама сочиняет, на ходу? Хотел бы я знать, она когда-нибудь выдохнется? Или наоборот, только войдет во вкус? И я буду слушать эту чушь каждую ночь, до конца жизни?
— «Я слышала все это, — молвила старуха. — Скажи мне, бывают ли у вас султаны, которые судят вас и притесняют своим приговором, когда вы под их властью? А если кто-нибудь из вас согрешит, они берут ваше имущество и расточают его, а когда захотят, выгоняют вас из ваших домов и искореняют ваш род?» «Это бывает», — ответил человек.
Иногда истории Шахразады становились настолько скучными и бессвязными, что Шахрияр спрашивал себя: может, и правда пора позвать палача. Но достаточно было обернуться и увидеть, как дрожат почти невидимые капельки пота над ее верхней губой, как вдохновенно сияют испуганные глаза, как плавно движутся полные руки, — какой уж тут палач, думал Шахрияр, тут впору звать имама, чтоб жениться на этой женщине второй раз и третий, и пятый, снова и снова, тысячу раз готов я жениться на тебе, Шахразада.
Но вслух он этого, конечно, не говорил.
— Дошло до нас в преданиях, что аль-Хаджжаджу ибн Юсуфу подали однажды просьбу в которой было написано: «Бойся Аллаха и не притесняй рабов Аллаха всякими притеснениями». И когда аль-Хаджжадж прочитал эту просьбу, он поднялся на мимбар (а он был красноречив) и сказал: «О люди, Аллах великий дал мне над вами власть за ваши деяния…»
Шахразада продолжала дозволенные (а куда денешься?) речи, а Шахрияр терпеливо слушал. Он старался казаться внимательным и благодарным слушателем, не отводил глаз от рассказчицы и никогда ее не перебивал, а когда она, бледнея от волнения, спрашивала, желает ли господин узнать продолжение истории, милосердно соглашался: да-да, еще как желает, непременно, завтра же, сразу после ужина.