– Когда вы проснетесь, все будет гораздо проще, – слышу я, засыпая.

Будем надеяться, так оно и есть.

Эпилог Луна XVIII Аркан Таро

Ключевые слова к карте Луны:

архетип – ночь, начало рассвета;

задача – смена направления;

цель – возвращение к свету;

риск – заблудиться в лабиринте, потерять цель

…нисхождение в Подземное царство – это задача, которую необходимо решить, чтобы дойти до цели путешествия, а не сама его цель. [29]

Гость мой снова спит как убитый. А я вот сижу, пишу ему длинную-длинную, почти такую же длинную и запутанную, как человеческая жизнь, записку. Точнее, инструкцию. По выживанию, и не только.

В письме я стараюсь более-менее внятно объяснить, что, собственно, произошло. Воспроизвожу вкратце давешние устные разъяснения, насыщаю текст некоторыми сокрушительно интимными подробностями, чтобы вспомнил, как было дело, содрогнулся, ну, или за голову хотя бы схватился. Бурные переживания, пожалуй, не помешают; в таком деле лучше перегнуть палку, чем пустить все на самотек. А то, чего доброго, решит, будто просто спал все это время на моем диване, смотрел страшный, но и сладкий сон о вечности – как он ее себе представляет. Скажет себе: «Не было ничего, только морок ночной, затянувшееся безумное чаепитие для отдельно взятого Мартовского Зайца».

Смешно вышло бы, кстати. Но развлечений и без того хватает, обойдусь как-нибудь.

Покончив с разъяснениями, перехожу к сути дела. Отвечаю на вполне закономерный вопрос: «И как теперь жить?» Не в том смысле, что «долго и счастливо», а тщательно составляю перечень правил новой для него игры (и техники безопасности заодно). В частности, описываю Знаки и даже вычерчиваю подробную схему: что нужно делать, в какой последовательности и так далее. Тело-то его помнит; захочет – не забудет, но пусть будет инструкция, чтобы разум успокоить, маленькая такая уступка, как капризному ребенку: «К врачу мы с тобой все равно пойдем, детка, зато по дороге купим тебе шоколадку и мяч».

Вот и черчу. Конспирация меня не слишком беспокоит: если даже бумажка, не ровен час, попадет в чужие руки, любопытный пальцы в кровь сотрет, а результата не добьется. Ничего не произойдет. Вообще ничего. Знаки бездействуют, когда их чертит непосвященный; без личного приглашения ни в одну мало-мальски крепкую традицию не влезешь, а уж в нашу-то и подавно. Так уж все устроено, на горе любителям послеобеденных мистических приключений. На том и стоим: дурная репутация эзотерики сродни дурной репутации шоколада. В обоих случаях вина лежит исключительно на недобросовестных потребителях, только вот шоколад они лопают вполне настоящий, а вместо подлинной магии им, как правило, достается некачественный заменитель сладчайшего продукта. Не сказать, чтобы волки были так уж сыты, да и кто их видел, этих «волков»?! – зато большинство овец спускается с искусственно насыпанных склонов карликовых Тибетов, потеряв разве что пару клочков шерсти. Бегают потом, головами умудренными трясут, блеют покаянно: «Чудес не бывает!»

Ну да. В каком-то смысле чудес действительно не бывает – кроме разве что самого чуда человеческой жизни, со всеми вытекающими сокрушительными последствиями.

Поэтому нет нужды прибегать к иносказаниям, в письме своем я называю вещи своими именами, в деталях разъясняю: как действовать, чтобы совершить повторное путешествие в собственное несбывшееся, как проделывать подобные вещи с другими людьми, какие предосторожности следует предпринимать, чтобы всегда иметь возможность вернуться, и, наконец, как передать собственное умение новичку. Это, собственно, самый важный пункт. Можно сказать, ради него все и затевалось.

Не стану делать вид, будто меня всерьез занимает проблема передачи традиции. Было бы так, уже не одна сотня моих учеников разгуливала бы по планете, вместо того чтобы бесследно раствориться во тьме, о природе которой даже я предпочитаю не иметь представления. Но до сих пор мне в голову не приходило помочь кому-то вернуться. На самом-то деле всегда можно успеть прийти на помощь, для этого не требуется ни чувства времени, ни интуиции, ни даже опыта: со стороны отлично видно, что странник окончательно увяз. Тела их на этом этапе словно бы утрачивают четкость очертаний, начинают мелко дрожать, рябить, как листва на ветру. Верный признак того, что следует действовать безотлагательно: несколько секунд спустя пристанище заблудшей (редко это выражение употребляется настолько по назначению) души вспыхнет ярким, но холодным пламенем и исчезнет, словно бы и не было никогда такого человека. Некоторые мои учителя полагали, что, отправляя людей в такое путешествие, мы приумножаем число богов (правда, не уточняя при этом, какого рода существа следует считать богами); иные же были уверены, что заплутавших в собственном несбывшемся странников не ждет ничего – то есть их ждет ничто, если не бояться точных формулировок. Не знаю и знать не хочу, что случается с ними, но я люблю смотреть, как они пылают; прекраснее этого зрелища, на мой искушенный взгляд, нет ничего. Что греха таить, для меня желание снова и снова любоваться превращением человека в живой, разноцветный огонь – куда более серьезная мотивация, чем какой-то абстрактный долг перед древней традицией, хранителем, продуктом и даже сутью которой я являюсь.

Впрочем, ладно. Не о том речь.

Писать – утомительное, оказывается, занятие; легко ли оно давалось мне в школьные годы, не помню, но, судя по всему, вряд ли. Тем не менее продолжаю работу. Доведу ее до победного конца прежде, чем часы пробьют полночь. Не то чтобы полночь действительно казалась мне таким уж важным рубежом, просто существу вроде меня, привыкшему к вольному обращению с временем, удобнее работать по четкому графику: если уж решено закончить работу до полуночи, значит, так тому и быть, даже если придется оборвать письмо на полуслове. Без такого жесткого договора с собой я, пожалуй, зароюсь в бумажки на годы, буду писать, вычеркивать абзацы и переписывать набело, не обращая внимания на солнечный круговорот, да и адресата своего, пожалуй, провороню.

А мне его проворонить никак нельзя. Когда еще такой случай выпадет?..

Дело не в том, конечно, что, оклемавшись немного, он вряд ли станет сопротивляться искушению попробовать еще раз. Тут, собственно, можно не сомневаться, уж я-то знаю, как это бывает: сперва думать не захочет о новых экспериментах, на месяц-другой уйдет с головой в «настоящую человеческую жизнь» – так ведь они называют свое уютное, но вполне бессмысленное копошение? Пусть себе резвится напоследок, я-то знаю, что скоро он начнет смутно тосковать о несбывшемся, потом вдруг запаникует: неужели теперь всегда будет одна и та же так называемая настоящая жизнь, отныне и до самого конца?! И наконец, устав от собственных тревог, решит попробовать еще раз. Еще один раз, и больше уж – ни-ни, никогда, ни за какие коврижки, рассудок дороже могущества. Но один раз все-таки стоит – просто убедиться, что невероятное путешествие в вечность по-прежнему возможно, чтобы выбор иметь, а не беспомощным пленником сидеть в клетке из кофейных зерен, женских рук и шерстяных одеял, – обычное дело, все мы примерно так с собою договариваемся, ничего нового бесчисленные поколения охотников за чудесами, кажется, так и не изобрели. Вот и этот мальчик никуда не денется, попробует. Кто хоть раз пригубил этот яд, не упустит возможности осушить всю чашу – не залпом, конечно, а по капле, по капле, в тайной надежде, что дно никогда не оголится.