Я сделал вид, что все в порядке, но про себя решил к плите ее больше не подпускать. Лучше уж сам. Справлюсь как-нибудь. Сколько уж лет справляюсь.
– Лишь зеленая карета мчится, мчится в вышине, – мечтательно повторяет Варя. Ей-то собственное варево по душе. Разбавила сливками, пьет и облизывается, как котенок. – Видишь, кусочек про карету я запомнила. Такой хороший стишок. Успокаивает.
– Если так, тверди его почаще, – советую. – Спокойствие тебе пригодится.
– Догадываюсь. Знаешь что? Давай теперь ты все-таки объяснишь мне, что вчера произошло. И зачем это нужно. И что теперь будет – со мной и вообще?.. И кстати, с тем безумным неземным [9] дядечкой. С Валентином Евгеньевичем. Что с ним-то будет?
– Что с ним будет, ты знаешь лучше, чем я. Вернее, помнишь.
– К сожалению. Хочешь сказать, он проживет все это еще раз? Точно так, как это было со мной?
– Почти так, – говорю уклончиво. – Есть один небольшой нюанс, но… Давай по порядку, ладно?
– Давай. Если есть в этом деле хоть какой-то порядок, почему бы по нему не давать?
Невольно улыбаюсь. Все же мне с нею повезло. Талант поддерживать беседу так, чтобы только что разбуженный человек то и дело расплывался в улыбке, в моих глазах куда более ценен, чем способность варить пристойный кофе.
– То, что с тобой случилось, – говорю, – я описываю для себя термином «слизнуть судьбу». Мои коллеги обычно говорят «украсть судьбу», – и я иногда за ними машинально повторяю. Но это, по-моему, не совсем корректно. Строго говоря, никто ничего не крадет. Человек, чью жизнь ты прожила вчера вечером, не дал дуба сразу после нашего ухода. И не даст. Будет жить-поживать, злобра наживать, словно бы и не было ничего.
– Слизнуть судьбу… – повторяет. – Смешно звучит. Но сам процесс – не сказала бы, что веселый.
– Ну, это смотря на кого нарвешься. Бывает очень здорово. Просто такая уж твоя фортуна. Выбор у нас вчера был невелик, а ждать ты сама не хотела.
– Не хотела, – подтверждает. – Ради этого утра, собственно, и не хотела. И мотивацию помню: боялась, проснувшись, решить, что ты весь вечер нес галиматью сектантскую, которой ни один вменяемый человек значения придавать не станет. Не хотела взирать на тебя с отвращением, как на самозваного гуру районного масштаба… Не представляла, что мое утро может наступить не «завтра», а аж через несколько лет. Жизнь – она ведь длится, и длится, и длится, день за днем, даже чужая. Ты был прав, когда говорил, что можно соорудить собственную бесконечность между пунктами А и Б. Только я тогда вообразить не могла, о чем речь. Пока не попробуешь, не узнаешь, это да… Я ведь правильно понимаю, что можно было в его шкуре до самого конца оставаться?
– Конечно, можно. Просто вряд ли нужно. Потом, со временем, сама сможешь решать, когда остановиться. А вчера я понял, что перегнул палку, и помог тебе катапультироваться. Но в общем, хоть до самого конца оставайся, ничто этому не препятствует. Некоторые вот очень любят умирать чужой смертью.
Варя глядит на меня с откровенным ужасом.
– А ты… Ты тоже пробовал? – спрашивает наконец.
– Конечно. И не раз. Но мне, честно говоря, не слишком понравилось. Так что теперь эвакуируюсь заблаговременно. Как крыса с тонущего корабля, ага.
– Значит, это не обязательно? – В голосе ее звучит явное облегчение.
– О боже. Конечно, нет. Все вообще необязательно, кроме двух правил, которые я тебе вчера изложил. Не трогай того, кто не жалуется; после завершения сеанса не вмешивайся в жизнь своей добычи, даже заговаривать не смей. Больше никаких ограничений.
– Неужели никто не пробовал эти запреты нарушать? Не верится. Человек такая упрямая скотина, ему только скажи «нельзя» – на дыбы станет.
– Ну, положим, не всякий человек. А пробовать – пробовали, конечно.
– И что? – Варя берет ехидный тон. – Умирали на месте, сраженные небесными молниями?
– Не обязательно. Просто никому не удавалось осуществить задуманное. Непременно что-нибудь случалось. Как вот вчера этот взрыв в кафе, когда ты мне погадать собралась. Надо понимать, мы с тобой собирались нарушить еще какое-нибудь правило, лично мне неизвестное. Я, по крайней мере, так подумал в какой-то момент. Когда мы уже в машине сидели…
– Ясненько-понятненько, – вздыхает Варя. – Вот ведь… В детстве, когда читала сказку о Синей Бороде, думала про его жен: «Какие же дуры, зачем они открывали эту запретную дверь?» А теперь – ох, как я их понимаю!
– Это пройдет, – говорю мягко. – Это от страха. Так часто бывает. Когда человеку очень страшно, он начинает искать способ немедленно довести умеренно пугающую ситуацию до критической точки. Чтобы уж скорее рвануло и больше не надо было бояться. Во всяком случае, со мною так бывает.
Она хмурится, улыбается, чертит мизинцем узоры на столешнице. Пробует мой кофе. Вздыхает:
– У тебя вкуснее получился. Почему?
– Потому что кухня моя, – утешаю. – На своей территории всяк великий герой.
– А у меня так давно нет своей кухни, что я утратила все основные инстинкты, – кивает. – Э-э-э… Слушай, я почему-то совсем не могу называть тебя по имени. Хочу сказать «Максим» – и язык не поворачивается. Это потому что тебя на самом деле не так зовут? Или я вообще ничего не понимаю…
– Да нет, именно так меня и зовут, – пожимаю плечами. – Хочешь, сократи до «Макса», многим этот вариант больше нравится. А хочешь, придумай что-нибудь свое. Или вовсе никак не зови. Можно ведь обойтись без имени.
– Попробую обойтись. На мой вкус, «Макс» еще хуже… Так вот. Ты обещал объяснить мне, как будет жить дядечка, чью судьбу я вчера, как ты говоришь, «слизнула»… То-то вкус такой во рту мерзопакостный. А ведь полтюбика твоей зубной пасты извела, пальцем по деснам елозя!
– Как? Да вот так и будет, – пожимаю плечами, а сам некстати огорчаюсь, думаю, что надо было ей зубную щетку, что ли, купить в круглосуточном супермаркете, проезжали ведь мимо. – То, что ты пережила, – не фантазия, не галлюцинация, а самая что ни на есть живая жизнь. Как это происходит, не знаю. Никто не знает. Известно лишь, что оно происходит. Этого вполне достаточно.
– Но ты обмолвился, есть некий нюанс…
– Есть.
Я наконец собираюсь с мыслями и выкладываю ей все как на духу. Давно пора было, но очень уж скользкий момент. Опасный. Любят неофиты на этом повороте истерику закатывать. Понятно почему.
А врать в таком деле нельзя.
– Видишь ли, как, – говорю, – обстоят дела. Он-то, конечно, проживет свою жизнь, этот дядечка. И все, что было с тобой, сбудется для него, это правда. Просто он… – черт, ну как сказать-то?! – …мало что почувствует. Понимаешь?