Я смотрю на его руки в серебряных перчатках, думаю: смешно получилось. Теперь, пожалуй, уже не имеет смысла просить, чтобы он погладил меня по голове, хотя я, вообще-то, именно для этого в Краков приехал. Раньше, раньше надо было просить, в первый же день, а не круги по Рынку нарезать. Чего, спрашивается, стеснялся? Чего ждал? И чему ты, черт побери, так радуешься теперь, когда рассыпалась в прах твоя последняя нелепая надежда на чудо?

— Интересные дела, — говорю я. — Надо подумать. Работа мне действительно не помешает. И Краков хороший город, я бы тут пожил ближайшие лет сто-двести. Для начала попробуй поставить меня на ходули, а там как пойдет.

Серебряный краковский демон поднимается с парапета и, подобрав длинную хламиду, чтобы не путалась в ногах, неторопливо идет к бару Гражины, где остались его ходули. И я сам поднимаюсь и иду, опираясь на посох, чувствую, как с каждым шагом прибывают силы, голова больше не кружится, мой серебряный балахон хлопает на ветру, как парус, бутафорская серебряная голова дружески подмигивает мне, а я думаю, что это, конечно, не дело — разгуливать по городу в костюме, но без ходуль, позорище, больше никаких перекуров посреди рабочего дня, никогда.

λ. Tania Borealis. Нашице

— Извините, не могли бы вы подарить мне три евро?

Не «дать», не «одолжить», а именно «подарить». Грамотно формулирует мадам. Или, напротив, настолько плохо знает английский, что «подарить» — единственное более-менее подходящее по смыслу слово, которое она смогла вспомнить. Впрочем, какая разница. Я и сам не то чтобы крупнейший лингвист своей эпохи.

Как ни крути, а мы друг друга стоим.

Она — длинная, тонкая как струна, смуглая, черноглазая, с копной морковно-рыжих, явно крашеных волос. Лет ей так, навскидку, под сорок, а может быть и за; впрочем, я плохо разбираюсь в чужом возрасте, особенно в женском. Одета в трикотажную зеленую кофту, растянутую так, словно в ней несколько лет спали, и длинную, почти до пят, юбку, сшитую явно вручную из обрезков линялых джинсов. В таком виде обычно из дома на огород выходят, а не по заграницам катаются. И рюкзака у нее нет. И сумки. И даже — о ужас! — священного атрибута современного паломника, цифровой мыльницы. Но все равно, похоже, туристка. Была бы местная, заговорила бы со мной по-французски. Да и что жителям Антрево делать у платного входа в цитадель? Они небось все потайные лазейки знают и еще в детстве исследовали здесь все что можно, включая лисьи норы.

Я — в белых штанах и прекрасен, как молодой бог: с распухшим носом и красными глазами, которые, впрочем, сокрыты за темными стеклами очков. Выгуливаю подхваченный на побережье Балтийского моря суровый северный грипп по провансальскому городку Антрево, куда совершенно не планировал заезжать. И вообще еще сегодня утром не подозревал о его существовании.

Зря, кстати, не подозревал. Антрево — одно из самых красивых человеческих поселений, какие я видел, а повидал я не так уж мало. Мне чертовски повезло, что я здесь оказался.

Но это я сейчас понимаю, что повезло, а два часа назад, когда стоял на перроне и смотрел вслед удаляющемуся поезду, из которого выскочил раньше времени, перепутав станции, у меня было совершенно иное мнение по этому вопросу.

Почему я так поступил — загадка, даже со скидкой на высокую температуру. Обычно я прекрасно понимаю, что делаю, по крайней мере, пока стою на ногах. А тут как-то совсем глупо получилось: задремал, убаюканный ритмичными покачиваниями вагона, и внезапно проснулся от панической мысли: «Сейчас пропущу свою станцию!» Электричка как раз остановилась, так что я схватил одной рукой куртку, другой — рюкзак с аппаратурой и выскочил на перрон. И только потом прочитал название станции: «Entrevaux». И флегматично отметил: «Вроде мой городок как-то иначе называется». Но вместо того чтобы прыгнуть обратно в вагон, как последний идиот полез в карман за расписанием и с похвальным любопытством на него уставился. В тот момент, когда я окончательно убедился, что нужная мне станция называется Annot, двери закрылись и поезд тронулся. А я, соответственно, остался. В белых штанах, с малиновым носом, нагруженный аппаратурой общей стоимостью в полкоролевства. Красавец, умница, профессионал.

Следующая электричка, согласно расписанию, должна была появиться только через четыре с половиной часа — так уж мне повезло. Можно было прекрасно провести это время на деревянной лавке перед закрытым на амбарный замок станционным туалетом. Но я все же предпочел прогуляться. Не то чтобы ожидал увидеть нечто выдающееся, но на пару-тройку объектов, более привлекательных, чем привокзальный сортир, твердо рассчитывал.

Однако открывшееся мне зрелище превзошло не только мои скептические ожидания, но и самые смелые представления о теоретически возможном. Стоило обогнуть здание вокзала, как выяснилось, что он стоит на берегу неширокой стремительной реки. А на другом берегу — гора. А на горе — город, непонятно каким чудом прилепившийся к почти отвесному склону. А над городом, на самой вершине горы, — цитадель. А в трехстах метрах от меня, по левую руку, самый настоящий средневековый мост. И городские ворота нараспашку. Это что же получается, туда можно войти? Вот просто так, ногами? О господи.

Сомнения мои рассеялись, когда на мост взошла небольшая организованная группа туристов — кажется, я видел их на перроне, но не обратил внимания, не до того было. Все как один с разноцветными рюкзаками вдвое больше моего, в руках жестянки с прохладительными напитками, на шеях, как положено, цифровые мыльницы всех мыслимых цветов и калибров.

Ну, если им можно, то мне и подавно, сердито подумал я и зашагал к мосту. В городе, кстати, я этих туристов так и не встретил, хотя вроде бы шел сразу следом за ними, а разминуться на узких улицах Антрево практически нереально. Видимо, померещились. А что ж, мой разум спросонок еще и не таких чудовищ способен породить.

С другой стороны, я тогда не только этих туристов, но и собственных покойных родителей, прогуливающихся под ручку по центральной площади, пожалуй, не заметил бы. Потому что захлебнулся красотой мира, обрушившейся на меня, когда я пересек мост и вошел в настежь распахнутые ворота, оказавшись таким образом внутри волшебной шкатулки под названием Антрево.

Я был оглушен, смят, ошеломлен и совершенно счастлив. Настолько, что даже о насущных потребностях простуженного и невыспавшегося организма вспомнил только час спустя, да и то потому, что трижды разными путями выходил на одну и ту же площадь, где работало кафе — похоже, единственное в городе. Решил наконец, что это знак судьбы, вернее, ее настоятельный совет принять очередную таблетку, благо теперь найдется, чем запить.

Употребив чашку кофе, запасы которого, судя по изысканному привкусу цикория и пыли, залежались у хозяев еще со времен немецкой оккупации, я умилился сердцем и смиренно попросил вторую порцию. Сейчас это трудно объяснить, но в тот момент мне было совершенно очевидно, что кофе вовсе не плох, просто не похож на то, к чему я привык, зато его потусторонний вкус гармонично сочетается с пространством древнего города, которому впору рассыпаться в прах, а он стоит, дышит распахнутыми окнами, кричит детскими голосами, гудит автомобилями, благоухает гиацинтами и жареным луком, прорастает из земли платанами, смотрит на себя с вершины горы и другим глядеть разрешает, ибо милосердие его не знает границ.