Я, в общем, и так знаю, что к морю, вряд ли моя карта врет. Спрашиваю просто из вежливости, чтобы ответить на ее улыбку, показать: вот какое доверие вы у меня вызываете, я даже про дорогу к морю спросить не стесняюсь, даром что не говорю по-шведски, да и английские слова путаю от смущения, но это совершенно неважно, ясно же, что вам будет приятно помочь.
— Да, — говорит женщина, — да, конечно, к морю! — Она энергично кивает и улыбается еще шире, видно, что искренне рада за меня — какой толковый иностранец попался, правильной дорогой идет, молодец.
— Спасибо.
Черная болонка внезапно переходит на бодрый галоп, увлекает за собой хозяйку, и та, приветливо помахав мне рукой, скрывается за соснами. Зато белая болонка принимается обнюхивать ближайший древесный ствол, а ее хозяин останавливается и внезапно берет меня за локоть.
— Извините, вы с кем сейчас разговаривали? Я имею в виду, вы про дорогу к морю у меня спросили?
— Ну, вообще-то, у вашей спутницы, — честно отвечаю я. И на всякий случай, чтобы не обидеть хорошего человека, добавляю: — Но и вам, конечно, спасибо.
— Получается, вы ее видели, — старик качает головой. — Как это удивительно!
Я не вижу тут ничего удивительного, но, на всякий случай, помалкиваю. Мало ли, вдруг я что-то не так понимаю. Все-таки английский у меня в запущенном состоянии, да и к характерному шведскому произношению ухо пока не привыкло.
— Дело в том, что ее нет, — доверительным шепотом сообщает старик. — Йоханна умерла три года назад. Я без нее очень тоскую, все-таки пятьдесят семь лет вместе жили, не шутка. И поэтому все время представляю, что она по-прежнему со мной. Гремит посудой на кухне, сидит в кресле на веранде, а когда я гуляю, она идет рядом. И постепенно мне стало казаться, что я ее действительно вижу. Слышу звон посуды и шаги во дворе, а иногда она просит приготовить кофе, и я приношу его на веранду, а через час гляжу — чашка пустая. А когда ложусь спать, левому боку всегда теплее, чем правому, — Йоханна, знаете, всегда ложилась слева, мы так привыкли. И вот сейчас я шел и, как всегда, представлял, будто она идет рядом. Я ее, можно сказать, видел. И вдруг вы тоже увидели. И даже заговорили с ней. Она вам ответила?
— Ну да, — киваю. — Сказала, дорога к морю, все правильно. И убежала вперед, за собакой.
— А собака какая?
— Как у вас, только черная.
— Правильно. Я именно так ее и видел, с черной собакой. Я обещал Йоханне, что мы купим вторую собаку, когда она поправится. И, конечно, представлял, что собака тоже теперь есть… Удивительно, что вы увидели даже собаку. Вы, наверное, очень хороший медиум. Я угадал?
— Не знаю, — говорю. — Может быть. До сих пор не было повода проверять.
— Извините, — виновато улыбается старик. — Я вас напугал? Я не хотел. Просто для меня это очень важно — что вы тоже видели Йоханну с собакой и даже говорили с ней. Может быть, она теперь существует не только в моем воображении? Может быть, она действительно вернулась? Я знаю, что так не бывает, но…
— Все бывает, — говорю я. — Абсолютно все. Просто кое-что — редко и не со всеми. Но это не значит — ни с кем и никогда.
— Как хорошо сказано, — вздыхает старик. — Спасибо вам. Вы подарили мне надежду.
— Не за что. Я тут ни при чем. Все как-то само получилось, — вежливо улыбаюсь я, и он наконец отпускает мой локоть.
— Вы же шли к морю. У вас не так много времени, чтобы тратить его на болтовню. Скоро закат. Ступайте.
Он разворачивается и уходит в противоположном направлении, а я озадаченно гляжу ему вслед. Тоже мне старосветские помещики, черт бы их побрал, думаю я. Развели, понимаешь, призраков былых возлюбленных, пугают бедных бестолковых туристов. Совсем сдурели.
Я нарочно себя накручиваю, неплохо было бы сейчас искренне рассердиться на старика за всю эту белиберду, а то ведь, чего доброго, расплачусь от нежности и сострадания, не совсем то, что требуется беззаботному пляжнику. Мягко говоря.
Рассердиться так толком и не вышло, зато глаза высохли почти мгновенно, а потом мне наконец удалось сделать шаг, и еще один, и еще. Вот и правильно, сколько можно стоять соляным столбом среди сосен, море совсем близко, а закат, как справедливо заметил мой сбрендивший собеседник, уже не за горами, нечего топтаться на месте, вперед же, вперед.
Но не тут-то было.
Сперва из леса выскочила длинная лиловая тень собаки, черная болонка следовала за ней в сопровождении еще более длинной хозяйкиной тени. Наконец появилась и женщина — та самая покойница, чей безутешный супруг только что объявил меня медиумом. Ну-ну. Тень, по крайней мере, она отбрасывала добросовестно.
— Эрик сказал вам, что я умерла? — Она доверительно прикоснулась к моему плечу. — Мне очень жаль.
— Мне тоже, — бормочу растерянно. А что тут еще скажешь. Рука-то, между прочим, теплая, и дыхание щекочет мою щеку. Все бы так умирали.
— Я, разумеется, жива, как видите. Три года назад умерла моя сестра Йоханна, жена Эрика. Он думает, я — это она.
— Вот как, — киваю, тупо уставившись на нее. И, спохватившись, добавляю: — Я сожалею.
— Ничего, — отмахивается она. — Вас это не касается. Просто я не хочу, чтобы вы думали, будто увидели призрак. В конце концов, здесь не Дания.
При чем тут Дания, думаю я, какая, к черту, Дания. И только потом уже, задним числом, понял: она, конечно же, намекала на печально известного датского принца, который, встретившись однажды с призраком своего отца, так переволновался, что натворил потом дел, достойных пера Шекспира.
— Я любила Эрика всю жизнь, — говорит она. — Когда он женился на Йоханне, мне было пятнадцать лет. Вот с тех пор. Я даже, каюсь, пыталась его отбить, когда подросла. Ничего толком не вышло, мы всего-то два раза поцеловались, дальше не зашло, зато Йоханна рассорилась со мной навсегда. Впрочем, это даже к лучшему, по крайней мере, не пришлось четырежды в год ходить к ним в гости, и это пошло мне на пользу, я понемногу научилась жить своей жизнью, в которой не было никакого Эрика, зато хватало других хороших людей. Но любить его я так и не перестала. Для этого ведь не обязательно видеться… Хотите сигарету?
Киваю, беру из ее рук короткую сигарету без фильтра, прикуриваю от большой бензиновой зажигалки. Сестра покойной Йоханны ласково улыбается, только что по голове меня не гладит, но и это событие, кажется, не за горами. Черная болонка приплясывает вокруг меня на задних лапах, дружелюбно тычется носом в колено — сбежишь тут от них, таких нежных, на пляж, как же.
— У меня была очень хорошая жизнь, — говорит женщина, с наслаждением затягиваясь дымом. — Грех жаловаться. Я была замужем за прекрасным человеком, жила с ним в Африке, в Лондоне, Вене и в Аргентине, а в перерывах объездила весь остальной мир, вырастила сына и двух девочек и заодно написала несколько детских книг — это легко, когда каждый день придумываешь истории для собственных детей, только успевай записывать. Но все эти годы я, конечно, не упускала из вида Йоханну… вернее, Эрика. Ну как — не упускала, просто регулярно справлялась о них у родственников и знаю, что они тоже прожили хорошую жизнь. Если бы только Йоханна не умерла раньше, чем он! Хорошие пары должны умирать в один день, как сказочные герои, я сама вдова, знаю, о чем говорю. Но Эрику пришлось совсем плохо, у него-то, в отличие от меня, ни детей, ни внуков, ни даже близких друзей, вообще никого. Моя старшая дочь съездила его навестить, вернулась встревоженная, сказала он ничего не ест, только пьет — понемногу, несколько бутылок пива в день, на этих калориях и держится как-то. И никуда не ходит, даже с собакой гулять перестал. С утра до вечера сидит на крыльце с бутылкой, смотрит в одну точку — не дозовешься. И тогда я подумала, надо к нему поехать. Мы, конечно, за последние пятьдесят лет виделись всего дважды, на похоронах наших с Йоханной родителей. Но все равно, надо его навестить. Может быть, увидит меня, рассердится, и это вернет его к жизни, так иногда бывает.