Она по-прежнему оставалась совершенно серьезной, а тон был таким будничным, словно мы просто перемывали кости общим знакомым. Высокий класс, я оценил.
— Или, скажем, братья Кошава, [61] — продолжила она. — Видите четыре фигуры в красных плавках в дальнем конце пляжа? Да-да-да, вон там. Эти, слава богу, вполне взрослые. Очень милые, прекрасно образованные молодые люди, хотя, на мой взгляд, слишком замкнутые для своего возраста. Их я и вообразить не могу иначе как вчетвером. Этакие мушкетеры — всегда вместе, один за всех и все за одного, хотя на практике это обычно выражается в том, что они просто одновременно идут купаться и за обедом заказывают совершенно одинаковые блюда. А сестрички Норруа, [62] напротив, всегда загорают на разных пляжах и даже останавливаются в разных отелях. И не потому, что надоели друг дружке, просто так, им кажется, можно увидеть и узнать вдвое больше. Это, конечно, правда, но только теоретически. Все пляжи в Чивитанове похожи друг на друга, как могут быть похожи только пляжи; даже между двумя каплями воды гораздо больше различий — если, конечно, внимательно посмотреть. И все отели похожи, как…
— Как могут быть похожи только курортные отели? — подсказал я.
— Схватываете на лету. И рестораны у нас совершенно одинаковые, разве что здесь, где мы с вами сидим, кофе чуть получше, чем в прочих, и винная карта побогаче. Поэтому и народу здесь больше.
— Я так и подумал.
— Ну вот. Поэтому сестрички Норруа ходят сюда по очереди, чтобы все было по-честному.
— Но они могли бы просто ездить на разные курорты, это гораздо интересней. — Я уже полностью включился в игру.
— Вот это вряд ли. Видите ли, Чивитанова — единственный европейский курорт, где ветры могут спокойно отдохнуть среди своих. Поодиночке они, конечно, появляются где угодно, никто им не указ. Но все вместе — только здесь.
— Почему это?
— Равновесие, — туманно заметила моя собеседница. — Все из-за равновесия.
— Не понимаю, — огорчился я. — Что за равновесие?
— Самое обычное. Равновесие мира. Видите ли, ветер, на время принявший форму человека, — явление довольно обычное, но только с точки зрения самого ветра. Люди так не считают. Им кажется, это нечто невозможное. Даже вы сейчас совершенно уверены, будто я развлекаю вас фантастическими историями, что уж говорить о других.
Я хотел было не то возразить, не то, напротив, согласиться, но поскольку так и не смог решить, что будет уместней в сложившейся ситуации, ограничился неопределенным блеянием, которое могло означать все что угодно:
— Э-э-э…
Но зеленоглазая женщина не обратила внимания на мою жалкую попытку высказаться.
— В общем, все сводится к тому, что ветер, заключенный в одно и тем более несколько человеческих тел, — это так называемое «чудо». То есть событие, вероятность которого считается стремящейся к нулевой.
— Ну мало ли что «считается», — нерешительно возразил я, не столько ей, сколько собственному голосу разума, который, похоже, изготовился устроить мне крайне нежелательный в присутствии посторонних скандал с пощечинами.
— Не скажите. Убежденность — великая сила, особенно когда великое множество одинаковых убеждений сливается в общий хор. Нынче чудеса все еще могут позволить себе ежедневно случаться в пустынях, где нет ни людей, ни, соответственно, их убеждений, но им следует соблюдать большую осторожность в городах. Когда чудес происходит столько, что людям становится трудно их игнорировать, нарушается равновесие между всеобщим представлением о реальности и ее актуальной картиной. Можно было бы сказать, что последствия непредсказуемы, и умолкнуть с загадочным видом, но нет, они вполне предсказуемы и из знакомых вам природных явлений больше всего похожи на наводнение, только из берегов выходит не река, и не море… Но какой смысл ветру превращаться в человека в пустыне? Человеком интересно побыть только среди других людей, по крайней мере так им кажется. Понятно, что одно-единственное чудо равновесия не нарушит, особенно если о нем никто не догадывается, поэтому поодиночке, на своей территории эти красавцы вытворяют что бог на душу положит — и людьми прикидываются ради возможности сходить на танцы, и птицами по лесам летают, и ящерицами на солнце греются, словом, как только не развлекаются. Вон, Рыжий Биз [63] вообще детские книжки пишет, и, как мне рассказывали, преотличные — от ребят с суровым нравом вроде него такого обычно не ждут.
— Детские книжки? — зачем-то переспросил я. Лишь бы не молчать.
Она только плечами передернула — дескать, не отвлекайся на пустяки. И продолжила:
— Проблемы начинаются, когда ветрам приходит блажь собраться вместе. Естественное желание: каждому хочется время от времени отдохнуть среди своих. А на отдыхе ветры предпочитают выглядеть как люди — и не потому что человеческое тело так уж совершенно, вовсе нет, просто им кажется, что оно идеально подходит для праздности, и, пожалуй, ни для чего другого.
На этом месте я почувствовал себя без пяти минут пророком, которому вот прямо сейчас открывают величайшую тайну человеческого бытия. Проповедовать ее будет легко и приятно, и ведь ни одна зараза не решится возразить, совершенно очевидно, что мы созданы исключительно для праздности, просто слишком долго жили в прискорбном заблуждении, будто не имеем права подолгу ей предаваться. Но победить этот предрассудок будет гораздо проще, чем любой другой.
Впрочем, вслух я все это говорить не стал: невежливо перебивать даму, особенно когда она рассказывает такие замечательные вещи.